Коротко обо мне.

 Bruja Loca выразила мою сущность кратко и правдиво:
ты пишешь в стол
мысленно пишешь
в мысленный стол

@темы: было бы смешно, если бы не был я идиотом

---

Colours of Gold.

Colours of Gold.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: dark!Прекрасный/Снежка, dark!Прекрасный/Регина, Румпельштильцхен, Мидас, принц Джеймс
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Ангст, Драма, Фэнтези, Даркфик, AU, Эксперимент
Предупреждения: Смерть персонажа, OOC, Насилие, Изнасилование
Размер: Мини, 5240 слов
Статус: закончен
Описание:
Дэвиду до жути нравились яркие цвета.
Посвящение:
 Невеста Роз, до которой мне никогда не дорасти.
 alfranZa, спасибо за тёплые слова)
Примечания автора:
Я дебил... *унесло*
Слишком далеко унесло.

1. Красное золото.

Улицы холодны и неприветливы. Лица прохожих почти такие же: безразличные, одинаковые, мрачнее туч на вечернем небе. Бьющие в нос запахи земли, отходов и прокисшего пива объяли каждый проулок мелкого городишки, становясь его тенью. Подобный аромат гнилья источает и люд, снующий, словно крысы в канавах, туда-сюда по небольшим грязным сельским дорогам.

У мальчика, сидящего на дереве, лиловый синяк на скуле и изодранная в лохмотья одежда. У мальчика в тонких, словно черенки швабры, руках чужой кошелек и охотничий нож за пазухой. У мальчика взгляд брошенного стаей волка и поджатые губы. Мальчик уже не улыбался, так давно, так давно…

Лезвие ножа чисто, как чиста дева до брачной ночи. Но вот под ногтями у парня – грязь, с примешанным легким багрянцем, в закатной мгле почти чёрным.

От него пахнет отчаяньем, идущим из недр уже недетской души, пылью и намеком на застарелую кровь.

Прохожие идут по своим низменным делам. Пьяницы - в таверну, чтобы набить брюхо, залить глаза и найти хоть немного тепла в объятьях падшей женщины. Усталые рабочие - домой, чтобы заснуть долгожданным безликим сном, о котором будут мечтать и завтра, напрягая мышцы и стирая пот со лба во время тяжелого труда.

Он спрыгнул с высокого дерева, вступая в скудную армию безликой толпы. Им всем плевать на маленького изголодавшегося бродягу. Было всё равно и будет. До тех пор, разумеется, пока его нож не встретит их горло, или цепкие пальцы не обчистят карманы как липку.

Люди для него все в сером цвете. Кто-то в спешке задевает рукой его голову, но вместо извинений – пренебрежительное фырканье и поток оскорблений. Мальчик цепляется глазами за незнакомца с дурными манерами, размышляя, стоит ли окрасить его в красный. Вспоминает, что прошло слишком мало времени с прошлого раза. Ладонь уже не тянется к таящемуся за пазухой оружию. Если разлагающийся в дрёме город проснется от убийств раньше, чем надо, то ему придется сейчас же искать новое убежище, кишащее серыми крысами без сострадания в глубоких морщинах, без нежности в огрубевших руках.

Он так привык красить в красный серую скуку, очищая мир от скучных людей со скучными жизнями. Его жертвы все, как одна: одинокие, озлобленные на всех вокруг. Им не было плевать на мальчишку с пустыми глазами, на дне которых плескались краски, незаметные для глупых слепцов. Они издевались над сиротой, стремясь показать самим себе, что они могут быть выше других. Серые ублюдки, серые крысы. Вставали на него, придавливали ногой к твёрдой земле. И, пока жалкое подобие человека смеялось, отбрасывая на прижатого мальчика тень, он резко свергал их с пьедестала. Победным звоном отдавался в ушах звук ножа, прорезающего плоть. Красная кровь заливала реками слабаков. Красное закрывало бесстрастными волнами серое, топя его под собой.

Дэвиду до жути нравились яркие цвета.

- Подойди-ка сюда, дорогуша.

Он услышал шёпот, тихий и скрипучий, но при этом перекрывший шум улиц, словно по волшебству. В проулке между кузней и заброшенным домом с просевшим крыльцом и заколоченными окнами, мёртвым взглядом сопровождающими прохожих, стоял человек. Мальчик был умен не по годам: знал, что к чужакам приближаться не стоит, особенно, если тебя подзывают в безлюдное место. У мужчины, скрывающегося под балахоном, безумный взгляд и искрящаяся кожа.

Золото стало решающим фактом.

Дэвид подошел к нему. Бесцветным голосом взрослого молвил:

- Чего ты хочешь?

- Я искал тебя с тех пор, как выяснил, что твои родители оставили тебя в этом мире одного, мой дорогой. Так жаль их, дитя, так жаль, - вымолвил он, прикладывая ладонь к груди. Сочувствия и крупицы не слышалось. – Ты мне нужен, Дэвид. Долгие поиски окончены.

Ладонь незнакомца хотела приютиться на плече сиротки. Тот отдернул его в последний момент. В глубине холодных мальчишеских глаз неохотно шевельнулась искра интереса.

- Кто ты? Откуда знаешь меня?

Множество вопросов плели запутанный клубок в голове. С языка сошли только самые важные. Дэвид не любил пустую болтовню.

Румпельштильцхен проникся уважением: это за него говорила усмешка, обрамляющая чешуйчатые губы. Но ещё и раздражение терзало его, заставляя жестикулировать быстрее обычного.

- Меня зовут Румпельштильцхен, дорогуша. И я могу предложить тебе кров, еду и питье. Ты важный мальчик, Дэвид. Важнее, чем только можешь себе представить.

- Какое длинное имя, - без насмешки сказал мальчик, делая уверенный шаг вперёд.

Золото маняще блестело, притягивая к себе тени, живущие внутри Дэвида. Глаза – зеркало души. В глади стекла отголоском мелькнуло золото. Он бы не доверился серому, но вот золотому… Мальчику нравились яркие цвета, больше всего, пожалуй.

- Я пойду с тобой, Румпельштильцхен, - без единой запинки выдал мальчонка, протягивая руку магу.

Мужчина захихикал, как-то наигранно, словно шут, рассказавший королю сатирический анекдот.

- Такой смелый и умный мальчик, - улыбнулся он, на мгновение явив покрытые налётом гнили зубы. – Возможно, я даже не стану искать тебе новый дом. Если тебе, конечно, у меня понравится.

Их взгляды столкнулись. Коса зашла на камень. Мальчик не моргал. Колдун тоже. Губы Дэвида изогнулись, но фальшиво, будто некто пришил их нитями к лицу, задавая нужную форму.

- Посмотрим, - только и успел сказать парень прежде, чем их пальцы сцепились.

Туман, пожравший мужчину и мальчика затейливыми клубами, оказался тёмно-тёмно фиолетовым. Золотой… Фиолетовый… Дэвид понял, что не жалеет о своём решении ещё тогда. Красный с серым всегда могут подождать, как нож ждал за пазухой очередного звёздного часа.

***



Румпель возился с соломой; колесо прялки привычно крутилось, и тихое размеренное поскрипывание помогало расслабиться. Свет опускающегося за горизонт солнца пролезал сквозь припорошенные пылью окна. Без Белль тут сделалось холодно и пусто, как было раньше.

Но у Румпеля ещё остался мальчик. Его маленькая гордость. Его золотой мальчик. Маг полюбил кровожадность Дэвида, как только заглянул в омуты жестоких детских глаз. Полюбил сильнее, чем следовало. Полюбил недостаточно, чтобы перекрыть память о Бэйе.

Он приходил бесшумно, как призрак. Мужчина, бывший для иссохшего сердца Тёмного всё тем же оборванцем с ножом за пазухой и волчьим взглядом, подошел к прялке. Как из сена Румпель прял золото, так и из пастуха смог сотворить принца, даже большего, чем стал его брат, выросший в королевской семье. Дэвид учился, погружаясь в книги с головой. Дэвид обращался с мечом лучше любого воина, ездил на коне мастерски, будто родился в седле. Тёмный гордился им – этот экземпляр, слепленный его руками, в отличие от Регины, не обладал магией. Зато награждён умом. Исключительным и холодным, как остывший труп.

Румпель любил мальчика с плясавшими на дне глаз тенями. Иной раз ему чудилось, что среди них тускло мелькает золото.

- Отец… - начал Дэвид, как-то странно ухмыляясь.

По спине Румпеля прошелся мерными шагами холодок. Мальчик так редко улыбался, так редко…

- Я же просил не отвлекать меня, - прошипел колдун, но за маской злости прослеживалась неясная тревога. – Чего тебе надо, Дэвид?

- Ты сказал, что королевство моего брата станет моим, - констатировал он. Руки были сомкнуты за крепкой спиной; маг не видел их. – Но я подумал и решил, что этого недостаточно.

- Подожди, пока король Джордж погрызется с Мидасом, дорогуша – сможешь взять королевство тёпленьким, самый смак застанешь. С корочкой и на блюдечке с голубой каемочкой, - нервно пропел Румпель, теряя интерес к своему любимому делу.

- Я не об этом, - сказал парень, смущенно опустив взгляд в пол. Улыбнулся. Тёмному магу стало как-то не по себе, словно закат наступит, но рассвета за ним не последует. – Помнишь, как ты отказался учить меня магии?

- У магии всегда есть цена, молодой человек, - сухой голос звучал неубедительно. Внимание отказывалось возвращаться к прялке; солома то и дело выскальзывала из длинных пальцев.

- Именно, отец, - ухмыльнулся Дэвид, широко-широко. – Пришло время платить.

Золотой мальчик с самого начала был шустрым, смелым и беспощадным. Кинжал вонзился в спину так быстро, что осуждение с ошеломлением не облеклись в слова – только в предсмертные хрипы. Закатное солнце отбрасывало тени на стенах. Холодные жёлтые тени с примесью красного, тлеющего огнями у самого горизонта. Нет… то не жёлтый, а золотой.

Холодный волчий взгляд без толики жалости смотрел магу в угасающие глаза. Румпель терял силу: она утекала из тела вместе с потоками крови, стекающими вниз по прялке, орошающими сено, покрывшими тонким слоем руки Дэвида.

На дне плясали тени: красные – не золотые. Мальчик… Золотой мальчик. Золотой, и золото это было красным.

Дэвид с отвращением отбросил тело Румпеля. Оно потеряло чешуйчатый перелив, стало ровным и человеческим. Обычным. Серым, окрашенным в красный цвет.

Золотой мальчик… Он не стал золотым в прямом смысле: кожа не обрела тот вид, что был у приемного отца. Но глаза… Радужки налились красным. Красным золотом, облекшим душу в кровавый холодный закат.

Конечно, маг не за что не раскрыл бы тайну своего могущества Дэвиду. Но Белль знала. Глупая пташка прощебеталась, после занятной беседы. Он зарыл её под стенами замка, а Румпель обвинил во всём Регину. Тогда Дэвид почти улыбнулся, но только почти.

Румпельштильцхен был хорошим отцом. Пожалуй, он похоронит его рядом с Белль. Красавица и Чудовище вместе в вечности.

А закат продолжался, находя своё точное отражение во взгляде Дэвида.

2. Серое золото.

По постоялому двору разливались вульгарная громкая музыка. Мужланы танцевали, пели и горланили во все глотку хвалебные оды, поднимая мутноватые бокалы за принца. Джеймс стоял посреди них с мечом в одной руке и распутной девкой в другой. Рьяно кричал, вскидывая лезвие вверх. Тщеславие янтарным ручьем лилось из его голоса, пока мёд с пивом разливались по граненым кружкам.

Он привык, что в его честь закатывают торжество. Лицо, покрывшееся пьяным румянцем, излучало самодовольство, подобно первым лучам солнца после выигранной битвы.

Мёд, налитый светом двора, стекал по гладко выбритому подбородку. Джеймс улыбался, а незнакомая красотка с порочным телом опробовала эту улыбку на вкус. Её губы казались слаще нектара. Вкус победы – вот что это такое.

Она манила. Женщины часто манили его. Таких покорных и догадливых девушек принц любил. Джек думала о себе слишком много, и когда она цеплялась из последних сил за свою никчемную жизнь, Джеймс не протянул ей руку помощи. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Женщины, по его мнению, должны ублажать. Драться – прерогатива мужская. Воинская.

- Пойдем отсюда, о, мой принц… - томно прошептала она ему на ухо, обласкав теплым воздухом чувствительную кожу шеи. – Тут так много людей, так много… Я хочу побыть с тобой наедине. Хочу показать тебе кое-что.

Лукавая улыбка. Глубокий вырез. Похотливый взгляд. Вечер обещал быть долгим и весьма приятным.

- Пошли, красавица, - немедля согласился принц, и не капли смущения не было в его голосе.

Коридоры двора так темны – дальше собственного носа не видно не зги. Удивительно, ведь совсем рядом льется шумная песня, лучится свет, ключом бьет жизнь. А около комнат почти полный мрак. Звуки празднества кажутся далекими, как тающая на утреннем небе луна. Джеймс только рад: тьма раскрепощает тело, освобождает дух от оков морали и навязанного принцам этикета. Он впечатывает блудницу в стену, кусая её сладкие губы в кровь. От этого поцелуй становится ещё слаще. Пока она елозит по стене чуть дрожащими ладонями, пытаясь нащупать дверную ручку, закаленные в этом деле пальцы мужчины расшнуровывали корсет, отстёгивали нижние юбки, не спрашивая разрешения у объекта страсти.

Девушка охала, то от боли, то от наслаждения. Раздался щелчок приоткрывшегося замка. Каким-то неведомым образом она ловко, словно угорь, выскользнула из объятий. Дверь захлопнулась с той стороны. Принц тяжело дышал, со всей дури упершись руками в стену. Негодование исказило самовлюбленное личико.

- Входи, мой принц, я уже готова… Тебя ждёт сюрприз, - через секунду, а может быть две, раздался сладкий-сладкий голосок пташки по ту сторону преграды.

Принц, томимый удивлением и ожиданием, вошел. Вскочил, словно оголодавший волк, выслеживающий жертву. Глаза его налились ужасом, таким светлым и чистым, как рассветная мгла. Страх – единственное непорочное, что в нем еще теплилось.

Блудница обнимала его. Другого его. Другой небрежно махнул рукой – девушка растворилась в фиолетовом тумане. Другой повернулся, и на губах играла усмешка. Дэвид стал улыбаться чаще. Видимо, по той же причине, по которой Румпель так часто вел себя, словно дешевый бродячий актер.

Джеймс протёр глаза. Может, мёд залил его разум? Мужчина с охотничьим ножом в руках – призрак из кривого зеркала. Почти такой же, как и он, но эти глаза… Они налиты кровавым закатом, предвещающим поражение.

С Джеймсом не могло происходить такое. Он – победитель. Он – воин. Не жертва.

У Дэвида блуждали совсем иные мысли на этот счёт.

- Ну, привет, братец, - наигранно весело сказало ему отражение, делая несколько шагов навстречу. – Вижу, удивлен? Не рад меня видеть?

Джеймса парализовал страх. Не было сил отвернуться. Меч… Меч остался там же, где и осушенная до дна кружка с мёдом. В ножнах он наткнулся на одну лишь пустоту.

- Ты… кто ты? – хриплым, совсем не своим голосом выдохнул принц.

- Я – это ты. Теперь, - невозмутимо холодно ответило отражение.

Отражение было кривым. Неправильным. Его глаза… Эти глаза такие… Красные… Отчего же в них мерещится золото, тенями блуждающее на дне. Отражение души?

Дэвид в последний раз ухмыльнулся – душа его брата серее серой. А кровь такая же красная, как и у всех.

Джеймс был парализован не страхом – магией. Нож приятно, немного хрустящее прорезал плоть. Эта музыка была по душе Дэвиду куда больше той дряни, что играла в постоялом дворе.

Ещё один взмах руки – одежда принца перенеслась на нового Тёмного. И глаза. Нужно спрятать глаза. Ну, а спрятать труп – дело взмаха другой руки.

Когда он вышел, люди принца не заметили разницы. Вот только глаза… Они, вроде, его. Тот же блеск, то же самодовольство, налитое солнечным блеском. Вот только какой-то стеклянный взгляд. Неживой.

Серый рассвет проиграл кровавому закату.

Песенка Джеймса нынче спета.

***


Король Джордж был серым, но не таким, как все. Свинцовой тучей, наводящей страх на всех, кто боялся гроз и дождя. Громом звучал голос, молниями били приказы. Дэвиду, ставшему «Джеймсом», было почти жаль. Только почти.

Король должен уступить место принцу. Тем более, он замечал мёртвые глаза своего сына, вставленные в чужое, почти идентичное лицо.

Серым был и разум короля: отличить сына от подделки окончательно он не смог. Может, не хотел. Подумал, что мальчишка в кои-то веки взялся за ум, прекратив распутничать в угоду королевству.

Различить вкус отравленного золота в стакане с вином оказалось ему не по силам.

Бросая последний взгляд на опускающийся в землю гроб, пропуская мимо ушей натуженные рыдания и картонные сожаления, мужчина подумал, что золото бывает и серым. Но ему не место в мире, где бессмертен красный закат.

***


Мидас ест и пьет, радуется. Серый он с головы до пят, такой обычный и неинтересный, однако рука его обращает в золото что угодно. Дэвид слушал его трескотню. Король не замечал, что хозяин замка ни разу не притронулся к еде, не отпил из золотого кубка, любезно сотворенного гостем из простого железного.

Ставший королём принц пытался сосредоточиться на предстоящем ему разговоре. Не получалось.

Новое имя, прочитанное на плакате возле замка, не давало ему покоя. Он пробовал его на вкус, перекатывал на языке, словно изысканное вино, и оно ему так нравилось, что впервые со дня смерти матери хотелось улыбнуться по-настоящему.

Белоснежка… белая и снежная… чистая… Невинное лицо, смотрящее на него с бумажного листа.

Разыскивается за убийство, которого не совершала. Он это понял сразу, как только увидел, кем она разыскивается. Регина ничего не знала о Дэвиде. Дэвид знал о ней всё, спасибо Румпелю, любившему сетовать на неумеху-ученицу.

Мидас продолжать трещать, как заведённый. Сбивал с мысли. Его дочь, ожидающая принца в карете – ключ к власти над двумя королевствами. Золото Мидаса, фальшивое и серое, как сам король, Дэвиду было не нужно и даром.

- Так вы согласны со мной, молодой король? – поинтересовался Мидас, довольный, словно кот, поглаживающий выдающееся брюшко ладонью, объятой в перчатку.

- Согласен, - не зная, с чем соглашается, молвил мужчина, утерев салфеткой уголок совершено сухих губ.

Мидас не был золотым: речи скучны, обыденны, слова старомодны и избиты. Дэвиду перехотелось устраивать представление, поэтому он решил ограничиться малой кровью. Как ему казалось.

Король положил руку на стол. Ту самую, что делает его богачом и счастливцем. С потолка упал возникший из воздуха топор. Мужчина взвыл от острой боли. Кровь впиталась в скатерть, мелко капала на пол.

Он опять хотел что-то сказать? Обвинить? Позвать помощь?

Дэвиду до смерти надоела эта пустая болтовня. До смерти короля Мидаса, разумеется.

Белоснежка была в его мыслях, когда он взял отрубленную руку и, содрав перчатку, не прикасаясь к самой коже, вытряхнул её на скулящего в агонии гостя. Чуть улыбнулся. Магия не потеряла свойств: серый Мидас обратился в чистейшее золото.

Принцесса Эбигейл ждала внизу. Его будущая жена. Смерть разлучит их так скоро…

- Бе-ло-снеж-ка, - произнёс Дэвид шепотом, спускаясь во двор к ждущей его карете.

3. Белое золото.

Белоснежка считала, что их встреча была предначертана самим перстом судьбы. Дэвид улыбался, глядя в её благодарные, слишком добрые глаза и давался диву, как девушка, познавшая горечь страданий может оставаться легковерной и наивной, словно младенец.

Стая воронов, чёрных как ночь, на столь же чёрных скакунах нагнала принцессу в глубине королевских лесов. Они кружили вокруг своей жертвы, предвкушая знатный пир: не каждый день выходишь на ту, чьей смерти жаждет сама Злая Королева. Среди перьев то и дело мелькали отблески стали, жадной до крови. Снежка была напугана, отчего белая как снег кожа обрела мертвенный оттенок, а пальцы, железной хваткой вцепившиеся в лук, не смогли натянуть тетиву – так сильно они дрожали.

Принц пришел, подобно ястребу, одним взмахом могучих крыльев разогнавшему вороное отребье. Прекрасный Принц – так окрестила его она, не зная, что говорит с королём уже двух обширных земель, простирающихся далеко-далеко и не знающих бедности и разорения. «Прекрасный Принц» - прошептала принцесса, когда он благодушно разрешил ей ютиться в его большом дворце, скрываясь от яростного гнева Злой Королевы. Прекрасный Принц – и на дне его красных глаз ей виделось солнце, чьи лучи не способны обжигать, только дарить спасительное тепло, обнимая своими лучами.

Солнце порой оставляет ожоги. Красный – цвет не только роз, но и крови. Белоснежка об этом не думала. Дэвид улыбался, когда она, вглядываясь в его лицо, благодарила своего героя за вызволение из когтей королевских стражников. Благодарила, не замечая, что у её принца когти острее меча, а улыбка немного кривая и неестественная.

Ради неё Дэвид учился улыбаться чаще. Когда-то давным-давно, ещё совсем мальчишкой, он делал это постоянно, без принуждения, без проливания чужой крови. Пас овец, пока мама – крепкая женщина с миловидным лицом, нежными руками и добрым сердцем, смотрела на него из окошка маленькой, но уютной фермы.

А потом мир стал серым, потерял все яркие краски. Он научился красить в один лишь цвет – красный, и делал это так часто, как только мог.

В ней – чёрный, алый, белый. Смоль, розы и снег. Волосы, губы и кожа.

Но всё-таки белый – самый главный её цвет, определяющий. Бела и непорочна душа Снежки, но слеп взор, не видящий отблеск теней в Прекрасном Принце. Белое золото – чистое, как слеза, дарит Дэвиду приятное чувство умиротворения.

- Джеймс, - шепчет она, присаживаясь рядом с ним на скамейку в вечернем саду, - мой бедный принц, - ласково добавляет, кладя голову на широкое мужское плечо, - мне так жаль твою невесту, Прекрасный Принц.

Эбигейл покончила с собой, не в силах принять утрату предыдущего жениха и родного отца, не так давно павшего от рук убийцы. Перерезала вены во время купания, аккурат перед брачной ночью. В светлых пшеничных волосах ещё оставались свежесорванные цветы, утопленные в крови, заполнившей ванну. Юный король пережил столько потерь… Юный король, в чьи глаза стоит взглянуть однажды – и обвинений в его адрес больше никогда не возникнет.

Юного короля не прошибает стрела, не пронзает меч, не травит яд.

Юный король. Тёмный король. Бессмертный король.

Прекрасный Принц, улыбающийся Белоснежке.

Эбигейл утонула в красном – что может быть прекраснее? Он простился с нею так скоро, без намека на сожаление. Поиски девушки, чей лик заворожил с первого взгляда, такой живой и невинный, нарисованный на бумажном плакате, занял все мысли, не оставив места скорби по убитой невесте. Убитой – и только принц знает об этом. Фактически – невесте, да, но официально – жене. Обряд совершен, пусть брачная ночь не свершилась. Оба королевства в его руках – и только тот, кому жизнь не мила, мог попытаться оспорить это.

Найти Снежку в лесах, когда в твоих руках колдовство всего мира - не так уж сложно. Дай её след королевским стервятникам, только и ждущим подачек от своей ведьмы – проще простого. Выйти из схватки с ними победителем – и взмаха руки не надо.

Дэвид проводил с ней вечера, слушая рассказы о королевстве, о птицах, о чём угодно… Слушал, и в спокойном мягком голосе принцессы ему слышался голос мамы, дающий краску цветам, траве, стенам дворца, а потом и всему Зачарованному Лесу. Голос стихал – краски угасали, но губы Снежки оставались алее роз, волосы чернее смоли, а кожа белее снега. Он смотрел на неё, замечая, как от смущения из-за столь внимательного взгляда принца, бледные щеки наливаются румянцем.

Дэвид не мог допускать порочностей на её счет – уж слишком бело золото души Белоснежки.

Иногда она уходила. На день, изредка дольше. Повидать старых друзей: гномов, Красную Шапочку и других, до кого принцу дела не было. И он отпускал, неохотно, сжимая руки до побеления в костяшках, пока девушка не замечает. Знал, что птичка вернется, боясь попасться в лапы кошки. Он всегда отпускал, а она всегда возвращалась.

До того дня.

В этот день было солнечно, хотя воздух хранил блаженную прохладу. И, хоть на небе не было и единого облачка, он чувствовал напряженный запах приближающейся бури, нависший над королевством. Перед уходом Снежка была невесела, а ведь обычно светилась счастьем. Подошла к нему и сказала на ухо, и в голосе её неслышно подрагивали слезинки:

- Я должна идти на одну важную встречу, Прекрасный, - произнесла Снежка, и прежде, чем Дэвид успел что-то ответить, робко чмокнула его в губы, не давая опомниться. – Я обязательно вернусь, только жди. Это очень важно. Это может решить судьбу моего королевства.

Она ушла, не заметив, как чуть было не потух кровавый закат, запечатанный в глазах юного короля. Но он заметил – поцелуй истинной любви, к худу это иль к добру.

Она ушла, не заметив, как над ней нависает буря. Пускает волны напряжения – а на небосводе всё светло, только Дэвид ощущает неладное шестым чувством Тёмного.

Её не было день. Два. Три. На небе по-прежнему светло, а в воздухе витает дух бури. Чёрной бури – как понял принц, бросаясь на поиски, когда было уже слишком поздно.

Чёрную бурю звали Региной – истинной королевой и истинно злой.

Вот только она не знала, что золотое солнце, облитое кровью, может рассеять любые тучи.

***



На поиски ушло мгновение. Одно серое мгновение, что для Дэвида длилось бесконечно долго. Он так привык к ярким цветам рядом – пусть к только белому, чёрному и красному. Без Белоснежки в сердце, иссушенном магией и убийствами, рваной гниющей дырой вырисовывалась тоска.

Принц явился в закат, что был налит алыми облаками в небе. Чистая и бесконечно красивая Белоснежка лежит в хрустальном гробу с безграничным умиротворением на лице. В горле – отравленное яблоко, данное королевой. Вокруг гроба – гномы, и никто не рад видеть Прекрасного Принца. Они видят солнце в его глазах таким, какое оно на самом деле. Одних парализует смятение, а самый мужественный решил высказаться за всех:

- Это ты тот… Прекрасный Принц? – произнес он имя, сплевывая на землю. Насупившийся гном с большим носом вплотную приблизился к Дэвиду, пока его братья отстаивались в сторонке. – Это из-за тебя! Из-за тебя она…

Обвинения – следствия скорби, способ выпустить пар. Гном не хотел ничего плохого, а вот Дэвид хотел. Слишком уж дорожит этими бесхребетными его Снежка. Король он всё-таки, иль навсегда все будут видеть в нём только принца?

Ворчун покраснел; большие печальные глаза чуть ли не вылезли из орбит. Дыхание перехватило у всех семерых, и только он за свою смелость вознагражден – последним, что видел гном в своей жизни, стало золотое солнце, красным гневом выжигающее душу безжалостным взглядом.

Прекрасный Принц еле тронул её губы своими – кровавому закату слишком рано опускаться за горизонт. Белоснежка будет всегда с ним – отныне и навсегда. Хочет того, или нет. Истинная любовь ему не нужна: только чарующий голос, алые губы, чёрные волосы и белая кожа.

В руке у него ценнейшая драгоценность из забытых времен, что он с мальчишеских лет носил на верёвочке, держал у самого сердца - обручальное кольцо матери. Сейчас, прежде чем девушка успела понять, что случилось, Дэвид ловко окольцевал её. На веки вечные. Теперь точно своего не упустит.

На сонном лице – радость. Принц пробудил принцессу поцелуем истинной любви.

На сонном лице – ужас. Трупы гномов лежат на траве с пустыми стеклянными глазами.

Белоснежка почувствовала кольцо. Удивившись, заглянула в глаза принца.

Кровавое золото тенями пляшет на самом дне. Как она раньше не замечала?

- Теперь ты станешь моей женой, - весело усмехнулся Дэвид, широко-широко, и усмешка у него кривоватая, но искренняя. – А Регина заплатит, не сомневайся. Заплатит так, что больше никто не попытается разлучить нас.

Он целует её, настолько нежно, насколько умеет. Без опаски – он видел, как промелькнула трещина в её глазах. Истинная любовь хрупка и фальшива – строится за взгляд, рушится за слово. Меняется страхом, ненавистью – чем угодно.

Прекрасному Принцу не нужна любовь Белоснежки – достаточно просто обладать белым золотом её чистоты.

Её губы алы, словно розы, и бутон улыбки окончательно увял, уступая место немому страху. Слепые могут прозреть, когда уже слишком поздно.

В воздухе всё ещё висит буря, чёрная буря. Буря, которой суждено утонуть в налитом кровью солнце.

4. Чёрное золото.

Он вжимает её тело в стену, такую же холодную, как и её глаза. Жадные поцелуи терзают нежную, до невозможного бледную кожу, но под толщей хрустящего первого снега таится прогорклый пепел. Стальные оковы стерли хрупкие запястья в кровь, и Дэвид, слизав алую струйку, точно одинокую красную слезу, ощутил рубиновый вкус во рту. Драгоценная сладость – приятное дополнение к остальному бесчинству.

Лязг цепей и приглушенные хрипы принца нарушали тишину темницы, но не пробивали стену, выстроенную в её голове. Маска безразличия воском застыла на лице, но в глазах, в зеркале порочной души – яд, чёрный яд, чёрное золото, плавленое и пропитанное насквозь едким гневом. Концентрированная ненависть тьмой клубится на дне, норовя просочиться наружу, вырвать сердце Дэвида, развеять его по ветру. Но даже такие густые, такие тёмные тучи, одним своим видом пророчащие великий потоп, не способны затмить кровавое, больное магией и безумием солнце.

Красные глаза – пожар, но их пламя не греет, не сжигает, лишь заставляет отраву в бездонной пропасти очей бурлить. Не имея выхода, шанса выплеснуться, та уничтожает создательницу изнутри. Дэвиду этого достаточно. Его цель – насытиться всеми цветами. Невозможно чёрный, сплавленный воедино из мести, смерти и безмерной злобы, пусть и разбавленный белым и красным, просачивается наружу.

Вкусом пепла на коже. Блеском яда в глазах.

За бурей тёмной, под тяжелыми грозовыми облаками – бесконечная холодная ночь. Без луны. Без звёзд. Тьма, холод, ненависть. Чёрное, не способное скрыться и под непогрешимой белизной.

Личико Белоснежки покорежила гримаса отвращения, на тонком острие ножа граничащего с отчаяньем. Может, огонь демонического костра не способен оставить ожог, но расплавить восковую маску отрешенности… Губы, которых он не касался поцелуем, словно даруя частичку заслуженного уважения проигравшему врагу, изогнулись в подобии торжествующей усмешки.

Дэвид закончил надругательство, отстранился. Отвесил безжизненно висящей на кандалах пленнице почтительный поклон. Он ожидал криков, дождя из оскорблений, проклятий, угроз. Но королева – всегда королева, не смотря на ситуацию, и гордость у неё воистину королевская. Тёмный принц обесчестил тело, при том даровав ей на время чужой, ненавистный облик, в угоду собственным прихотям, но стена души выстояла под натиском алых лучей. Развеять тучи удалось, но принести свет в бесконечную ночь – никогда. Жажда мести стерла все возможности ввергнуть туда тепло, грязное или искреннее – значения не имеет.

Регина вновь обрела свой облик, и чернота, на время спрятанная в белесый кокон, проявилась в прежней красе. Яд не только во взоре, в измученной улыбке, в мелких морщинках на красивом лице. Она сама – яд. Чёрное золото, похожее на ртуть.

В камере не было типичной сырости или затхлости. Было сухо, и пахло магией, которой Злая Королева лишилась.

Дэвид потонул в чёрном – не самом любимом, но, безусловно, важном цвете. Чёрный и красный между собой близки. Кровь и темнота. Много общего.

Но скоро свадьба. Их венчание. Прекрасный Принц и Белоснежка. Больше никаких отвлечений: они навсегда переплетутся, белое золото с красным. Интересно, какова же на вкус её настоящая кожа, за которой будет таиться не жжёный пепел ненависти, а хрустальная пыль разбитой вдребезги любви?

Королева, прожившая в несчастливом браке много лет, пережившая множество потерь и унижений, не пала духом. Наоборот, улыбалась холодным оскалом раненного волка, всё равно загнавшего в угол желанную жертву.

- С тобой Белоснежка будет несчастна. Она будет страдать так, как ей не снилось и в самых жутких ночных кошмарах.

Грохот захлопывающейся тяжелой двери, скорбный скрип проржавевших петель не заглушили её победоносного хохота.

У стены рядом с камерой осел окровавленный привратник, бессердечный и безжизненный. Грудная клетка разворошена, но в ней – пустота. Пустота и в погасших очах, затянутых плотными бельмами. Дэвид, проходя мимо, пнул бездыханное тело, в котором он так недавно долго и тщетно рылся, искал сердце, но безуспешно.

Грэм съехал вниз, стукнулся о порог клетки своей королевы. Его кровь багровым озером потекла по половицам, но принца это ни капельки не заботило.

Во рту у Дэвида всё еще маячит вкус пепла, а в его мыслях свадьба, после которой никто их не разлучит. Даже смерть.

5. Счастливый конец.

Зал ли хранил в себе полумрак, или полумрак хранил в себе зал - сложно сказать точно. Стены, окна тонули в бархатных занавесках: красных как розы, чёрных как ночь, и белых как снег. Солнечные лучи, как не старались, не пытались они, как не бились, не смогли проникнуть через эти плотные толщи цвета. Вместо них тусклым освещением служили свечи на праздничных столах, слабые их отблески, блуждающие по золотому полу и горящий багровым пламенем факел у главной стены, там, где под аркой стоял принц в ожидании Белоснежки.

Гости тихо перешептывались в холодной, почти неживой тишине. Шуршали подолы платьев; изредка звенели бокалы, случайно задетые в темноте неуклюжим движением чьей-то руки. Дэвид не волновался. Взглядом ярким, налитым кровью, точно закат на их дне распалился, и вместе с тенями проник наружу, окидывал толпу. То и дело в ней мелькали знакомые черты: золотая рука, безумный болотный отблеск глаз, волчий охотничий взор. Мимолетным видением они являлись ему, грезились наяву, а потом вновь погружались в почти кромешную, тяжелую, чуть ли не осязаемую тьму.

Призраки присутствовали на свадьбе. Призраки пришли разделить с ним его счастье, его триумф. И каждый из них, каким бы серым он ни был при жизни, невозможно ярко отливал красным перед тем, как снова слиться с людьми. Дэвид бережно выращивал розы смерти, кровавые, питающиеся жизнями. Теперь они, рубиновые бутоны его победы, драгоценные и мертвые, пришли разделить счастье принца. И он улыбался, так широко, как никогда раньше.

Громом открылись дубовые двери, прорезав тишину, а потом заставив заглохнуть все остальные звуки. Невеста вошла. Вместе с ней в зал влился свет, весенним ручейком пробившись наружу. Лицо Белоснежки пустое; пуста и грудная клетка. Сердце бешено клокочет в шкатулке, трепещет от боли, от ужаса, пока его обладательница холоднее льда, белее снега, а эмоции её столь же теплы.

Они стояли вместе; факел бросал на них алый свет, а от тел молодой пары ответвлялись бесконечно длинные тени, тянущиеся до самых столов. Вечно молодой пары. Принц, тёмный принц, маг и король, одарил Снежку вечной молодостью. Сохранить ей жизнь, оберегать её он клянется пред лицами богов и людей, пред всеми и каждым. Священник заканчивает речь, стараясь не встречаться взглядом с женихом, боясь, что солнце, сияющее в них, выжжет его глаза, оставив скорбные пустые глазницы.

- И пусть смерть никогда не разлучит вас.

- Не разлучит, - насмехается Дэвид, надевая кольцо на тонкий аккуратный палец своей жены.

Их поцелуй холодный и горячий, снег и огонь, пылающие руины ада и вечная бездушная мерзлота. Она белая, белая и безжизненная, такая яркая, бессердечная, а Дэвиду до жути нравятся яркие цвета.

А яркие - не значит живые.

Они сели за стол, когда аплодисменты стихли, словно разрешая разорвать поцелуй. Гости вокруг ели и пели, смеялись, болтали, шептались, но запах страха витал вокруг так же четко, как аромат жаренной утки, печеных яблок и прочих яств, под которыми ломятся столы.

- У меня для тебя есть подарок, любимая, - гордо сообщил Дэвид.

Но Белоснежка уже заметила.

Она зашла в зал, ведомая под руки стражниками. Фиолетовое платье, чёрные глаза и полный ненависти ядовитый взгляд. Идеальная прическа, ровный макияж, а под ними - синяки, рубцы, впалые щеки и острые скулы. Регина - королева, без королевства и без короны, связанная и схваченная, но не сломленная.

- Она станцует нам последний танец.

И Белоснежка ничего не сказала.

Ничего не почувствовала.

Белоснежка - ничего. Ничто. Внутри - бесцветное, снаружи - белое, чёрное, красное.

А Регина - буря, чёрная внутри и снаружи, покрытая копотью боли, пеплом мести и жаждой чужих страданий. Она высасывала радость других, чтобы на жалкие секунды дыра в её собственном сердце не выла, не обливалась кровавыми слезами.

Железные горячие туфли поставлены перед нею. Раскаленный металл шипит. Валит пар. Она безмолвно, не сопротивляясь, не страшась неминуемой участи, ставит ноги внутрь. Регина смотрит на Белоснежку, а Белоснежка смотрит на неё. Регина улыбается, и, даже когда лицо исказилось нечеловеческой агонией, взгляд тёмных очей продолжал улыбаться за неё.

Когда Регина пала замертво, по щеке Белоснежки покатилась слеза. Пустая, лишенная эмоций, показалась сама собою.

Костёр в глазах принца сегодня пылал, пропитанный чёрной бурей, поглотивший белый снег. Дэвид поднял бокал, и все остальные подняли, кроме молодой супруги, пока тело Злой Королевы уносили через ворота.

- За долго и счастливо! - сказал он.

- За долго и счастливо! - вторил зал.

- За долго и счастливо... - скупо прошептала под нос Белоснежка.



И жили они долго. Вечно. И один из них даже счастливо.

@темы: криворукости, Once Upon a Time, фики

---

Молчи - за умного сойдешь. (с)

В общем, фраза выше явно про меня Поэтому надо бы закончить так часто лезть в чужие дневники со своим бредом, а лучше заниматься чем-то более полезным. Иначе, того и гляди, кого-нибудь задолбаю.

@темы: было бы смешно, если бы не был я идиотом

---

С первым апреля! #упоркатайм

Предатель.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в Сказке
Пэйринг или персонажи: СвонКэп или Эммет/Крюк
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, AU, Эксперимент, ER (Established Relationship)
Предупреждения: Смена пола (gender switch)
Размер: Драббл, 500~ слов
Статус: закончен
Описание:
Харизма из Свона бьет ключом - так же сильно, как и из Киллиана. И вместо того, чтобы столкнуться в битве, они обратились в одну бурную реку с непокорными водами и неконтролируемым течением.
Посвящение:
alfranza и Хель... с первым апреля :3 И Элику тоже, в качестве извинений :
Примечания автора:
немного унесло... уиии
Этот Эммет мой, личный мейл!Эмма, ничего общего с Run This Town Tonight.
Как заказывали
Быстрый укур

Крюк ждал Эммета в капитанской каюте, заливая глаза ромом. Как обычно. И думал о светловолосом мужчине с наглой ухмылочкой, белыми ровными зубами и острым язычком, способном на дерзкие колкости и пламенные речи.

Харизма из Свона бьет ключом - так же сильно, как и из Киллиана. И вместо того, чтобы столкнуться в битве, они обратились в одну бурную реку с непокорными водами и неконтролируемым течением.

Сначала двое мужчин нашли общий язык, обсуждая девушек, а точнее определенные их части, крепкую выпивку и прочие прелести жизни. Эммет и в Зачарованном Лесу не доверял Крюку, чуя дух крысячьего предательства насквозь. И сейчас, когда Кора вот-вот бурей пройдется по тихим улочкам, камня на камне не оставит в захолустном Сторибруке, начинать верить пирату как-то не собирался. Но вот поболтать... Дэвид - бравый папашка, скучнее бревна, а истинное полено - Август, единственный распутник на ближайшие пару сотен миль, как сквозь землю провалился. И Джонс, с его пошлыми шуточками и сальной улыбкой стал единственной отдушиной.

Крюк и правда крыса, морская крыса, лишенная смысла жизни. Вместе с Милой море обратилось в пустыню, а мутной жижи мести, которой пират дышал, еле хватало, чтобы плыть. А Эммет принес с собой буйный и свободный океан. И корабль Джонса, кажется, снова набрал воздуха в легкие-паруса.

Он предавал его, Кору, снова его, снова Кору... И Свон не спрашивал и не жаловался, не обвинял. Однако изредка в серо-зеленых глазах солнечным бликом проскальзывало осуждение, но тотчас сменялось на прежний насмешливый взгляд. А как-то раз они выпили слишком много, и разговоры о ерунде перетекли в нечто более серьезное. Киллиан рассказывал о Миле и, сам того не замечая, плакал, а ром то и дело вместо рта выливался на пол. Эммет - о своем сыне Генри, и чуть-чуть о его приемной матери. Лицо мужчины потемнело - океан заштормил, кулаки сжались, бутылка с виски громко, с грустным звяканьем разбилась о стену каюты, оставив вмятину в дереве.

А потом они нашли общий язык в прямом смысле, слишком буквальном. И Эммет всегда был капитаном, ветром в парусах, а Киллиану лишь оставалось подчинятся приказам и таять в его сильных руках. Нежная кожа Свона никак не сочеталась с пьяной страстью, а слабая белесая щетина щекотала внутреннюю сторону бедра. И Киллиан всегда хотел посмеяться над этим, но прежде, чем замечание формировалось во фразу, стон наслаждения вырывался из его уст и стуком молотка отдавался в ушах. Свон на вкус был похож на море: соль, горечь, но оторваться почти невозможно.

Киллиан вырвался из потока мыслей, взглянув на старые часы. И вдруг замер, прекратив теребить флягу. Эммет опоздал. Что-что, а пунктуальность у несносного Спасителя - от прекрасных родителей.

Запыхавшийся Свое ворвался в каюту подобно шторму. Белее мела, и в глазах читался страх, а пот капельками застыл на лбу, заставляя белокурые волосы слипаться.

- Кора... Генри... мне нужна твоя помощь... - выдохнул тот, хватаясь за початую бутыль на столе, прикладываясь к ней с жадностью, словно пытаясь набраться мужества. Или заглушить боль.

Киллиан встал, и во взоре - решимость. Пока поступить как делают истинные пираты - и отдать себя морю без остатка. А его солёные воды, царственный шторм и бриз - всё это Эммет.

- Я помогу тебе, Свон, - с утешающей ухмылкой сказал пират, кладя руку на крепкое плечо Спасителя. - Объяснишь по дороге. И больше никакой двойной игры.

Отдышавшийся Эммет с недоверием скользнул глазами по Джонсу. И не услышал лжи. И не увидел. Потому что её просто не было. Как истинный капитан не предаст свой корабль, так и Крюк теперь полностью его личная морская крыса.

Эммет улыбнулся, а потом потянул Киллиана прочь, зная, что стал для него не только бескрайним океаном, но и причалом, тихой гаванью, которую не хочется покидать и отъявленному пирату.

@темы: недотворчество, Once Upon a Time

---

Опять унесло в дебри странных шиппов.

Королева разбойников.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Робин Гуд/Белоснежка
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Драма, Фэнтези, AU
Размер: Мини, 1387 слов

Зачарованный Лес огромен. Среди крон высоких и низких деревьев, в нескончаемом раздолье травы, в глубоких пещерах, среди ручейков, рек и озер запросто могло спрятаться бесчисленное количество тайн, невозможных вещей и забытого волшебства. И, конечно, там нашлось местечко для одной маленькой беглой принцессы. Пусть её ищет пол-королевства – остальная половина с охотой прячет Снежку от властных рук Злой Королевы. Регина может целую вечность потратить на поиски беглянки – и не найдет.

Зачарованный Лес огромен, но невообразимо тесен. Особенно, если ты воришка, атакующий исключительно королевские грузы. Белоснежка была такой – крала то, что принадлежит ей по праву. И Робин оказался таким же – почти все отнятые ценности раздавал беднякам, сиротам и, в конце концов, простым людям, нуждающимся в хоть какой-то защите. Люди благодарили воров и проклинали правителей. К сожалению, почти всегда заслужено.

Одним тёплым весенним днём, когда птицы щебетали радостные оды солнцу, а то в ответ пробиралось игривыми лучами даже в самые тёмные уголки леса, Снежка и Робин Гуд встретились впервые. Храбрая девушка, водрузив на плечи лук, твердо решила напасть на карету с дарами для Её Величества из соседней страны. Там – шелка невиданной красоты, украшения из чистого золота и прочая мишура, способная не только обеспечить ей жизнь без страха, без груза за спиной в виде рук Злой Королевы, норовящих сдавить горло. Она хотела спасти от голода небольшую деревню, спрятавшую принцессу не так давно от вороной своры солдат.

Они чуть было не пристрелили друг друга, пока Робин, прищурившись от бьющего по глазам света, не вгляделся в её лицо. Узнав в дерзкой разбойнице воспеваемую народом принцессу, маленькую Белоснежку с чистым сердцем и открытой душой, приказал своим ребятам опустить оружие. И засмеялся. И она, сжимающая в руках сумку, набитую драгоценностями, засмеялась в ответ. А еще секунду назад они готовы были пустить в ход стрелы.

Жизнь – странная штука.

Белоснежка о нём где-то слышала: то ли от Руби, любящей хватать сплетни о приключениях, в тайне мечтая поучаствовать в них, то ли от кого-то еще. Благородный вор. Смешно. Смешно и грустно. Оклеветанная принцесса недолго думала над его предложением. Горячее солнце, так усердно гревшее землю весь день, заходило за горизонт. Люди вокруг: разбойники и простые жители, праздновали, веселились во всю, а она глядела на гуляния в сторонке и слушала. Стояла, прислонившись к старому дубу; в усталых глазах горели веселые огоньки. Робин, не смотря на клеймо преступника, казался каким-то чрезмерно добрым, светлым и одной мягкой улыбкой вызывал доверие.

- Так что, Ваша Светлость, не откажитесь присоединиться к нам? Может, лес не похож на дворец… Разве только количеством прекрасных дам, - добавил он, заметив проходящих мимо деревенских девушек. Те смущенно захихикали. – Я бы хотел рассчитывать на твой лук в случае опасности. Так мастерски управляться с ним под силу не каждому. Было бы приятно знать, что стрела из него не прилетит мне в спину.

Белоснежка усмехнулась, проведя ладонью по чёрным спутанным волосам. И ответила почти сразу.

- Приятно будет вставлять палки в колёса королеве не в одиночку... А ещё приятно защищать народ, пусть и не самым честным способом, - задумчиво протянула она.

Робин, глянув на мальчишку, носящегося вокруг костра с радостными криками, улыбнулся.

- Раз будет так приятно, значит, твой ответ «да»?

Принцесса кивнула.

- И спасибо, что не сдал меня королевским солдатам. Ты, наверное, знаешь, сколько обещают за поимку «Убийцы, предателя и разбойницы», - печально улыбнувшись, спросила Снежка, и голос её чуть дрогнул.

- И тебе спасибо, что не выдала, - Робин подмигнул принцессе. – Может, моя голова оценивается не так высоко, но… Это ведь не значит, что она менее ценная?

Они засмеялись и под руку пошли в центр праздника, где мед лился рекой, а народ танцевал, на несколько часов оставив позади невзгоды и печали. Робин познакомил её со всеми, включая маленькое юркое чудо. Водрузил мальчишку на плечо, перед тем ласково потрепав сорванца по голове.

- А это мой сын. Его зовут Роланд.

И Снежка не стала спрашивать, где его мать. В глазах Робина, теплых и полных задора, но прячущих горечь, в его голосе, на минуту ставшем серьезнее и тверже камня, она услышала потерю. Мальчик пережил тот ужас, что когда-то настиг её саму. Жить без матери тяжело, очень тяжело… Но, если есть рядом любящий человек – то возможно справиться, выкарабкаться из ямы детских страхов и печалей.

- Роланду повезло с отцом, - заметила принцесса.

- Ну, если только совсем чуть-чуть, - усмехнулся Робин, опуская парнишку.

Роланд – маленький огонёк, тотчас умчался куда-то вперед, в гущу толпы. Маленькие шустрые пятки засверкали – так быстро он ускакал, а Робин смотрел ему вслед с нежностью и гордостью. Снежка глубже вдохнула воздух, пропитанный весенней свежестью, жаром костров и аппетитным запахом готовящейся еды, но не решилась прервать этот момент. Разбойник, отмерев, протянул ей свою ладонь. Лицо его заметно посветлело, словно минута с сыном вселила в него новую жизнь.

- Не откажете в танце, миледи? – учтиво предложил он.

И принцесса не отказала.



Робин смог дать сыну вполне неплохую жизнь, пусть даже по меркам разбойника. Мальчик был сыт, одет, учился с пеленок многим полезным вещам и мечтал уже взять в руки меч или лук. Робин смог дать ему почти всё, кроме одного – матери. И, приняв в свой отряд не просто воинственную женщину, а принцессу, не рассчитывал ни на что, кроме метких стрел и доброго товарища.

Снежка затерялась в рядах воров, и её это полностью устраивало. Она спасала свой народ, отбирая у зажравшихся подхалимов королевы безделушки, продавая их, тем самым кормя невинный люд, осаждаемый со всех сторон налогами. Помогала Руби и её бабушке, гномам. Больше не подвергала опасности невинных сельских жителей, прячась за их спинами. Но по ночам, когда в соседней палатке уже храпел Малыш Джон, а угольки костра окончательно угасли, ей не спалось. Сон будто нарочно отказывался приходить, и как-то раз она встала, чтобы прогуляться, надеясь таким образом очистить голову от тяжелых мыслей о доме, об отце. И о Регине.

О Регине, которая приказала вырезать её сердце.

О королеве, которая её ненавидела.

О женщине, по которой она скучала.

О той девушке, что по её вине стала Злой Королевой.

Думала, стараясь не плакать.

Оказалось, что не только Снежку сон обошел стороной. Маленький Роланд, такой крошечный и беззащитный, сидел под открытым небом, где размашистые ветви не прятали за собой яркие, точно волшебные звёзды, сверкающие куда ярче бриллиантов. А еще их нельзя украсть, как бы не хотелось протянуть руку к небу и сорвать одну. И он, судя по непривычной серьезности, холодной тенью пролегшей на совсем юном лице, тоже думал не только о красивых звездах.

Время шло, ночь играла шорохами мелких зверей в кустах и ветерком, чуть качающим ветви, тревожащим листву. Сон всё же пришел к Роланду под звуки тихого пения принцессы, и он улегся прямо на её коленки, свернувшись клубком. Снежка гладила его по волосам, продолжая петь печальным нежным голосом, когда рядом присел Робин, сонный и одаривший её слабой усталой улыбкой.

Его маленькая разбойница – так он называл Белоснежку. Она напоминала ему его самого в молодости – тот же азарт, меткость, легкость пущенных стрел и бунтарские искорки в глазах. Чёрные волосы развевались по ветру, если не прятались за капюшоном, юркое тело готово к прыжку на врага, а кинжал ничуть не тупее подруг, ждущих своей очереди в колчане. Иногда он забывал, что имеет дело с принцессой. До тех пор, пока они не садились за стол, и Снежка тратила силы зря, пытаясь научить Маленького Джона не есть руками хотя бы суп. Робин обычно беззвучно хихикал, ловя на себе её осуждающий, но смеющийся взгляд.

- Какая красивая песня, - только и молвил он, ласково проведя ладонью по макушке Роланда.

- Регина пела её мне, когда меня мучили кошмары, - призналась Снежка, допев и повернувшись к Робину.

А потом они молчали долго, потому что Робин Гуд не знал, что сказать, а она вспоминала голос, вспоминала тонкий аромат духов и теплые заботливые руки, поправляющие одеяло.

- Возможно, когда-нибудь она простит тебя, чтобы ты там ей не сделала. И больше не будет злой, - предположил он, как-то неловко подбирая слова. – В конце концов, ты тоже королева.

- Я принцесса в изгнании, Робин, - она вздохнула. – Только и всего.

- Ты королева разбойников, маленькая Снежка, - попытался подбодрить благородный вор.

Она рассмеялась, тихо, чтобы не разбудить Роланда. Говорили они почти шепотом, но звуки ночи не перекрывали их голоса.

- А ты, значит, король разбойников?

- Получается так. Хотя, поверь, никогда не стремился быть королем или кем еще в этом роде. Главное для меня не власть, а защищать невинных и слабых. Наверное, от вора это звучит забавно, - усмехнулся Робин, а она положила голову на его плечо.

- Вовсе нет. По-моему, это звучит справедливо.

Их руки нашли друг друга где-то на боку сладко сопящего Роланда. Мягко сжав пальцы принцессы, Робин поднес её ладонь к губам и поцеловал.

И Белоснежка действительно почувствовала себя на своём месте.

@темы: недотворчество, Once Upon a Time, унеси меня олень

---

Выход из запоя.

Надо перестать быть нытиком бояться обзоров, читателей и самого себя.
Надо писать...
Надо сослэшить Крюка и Робина, чтоб их. И закончить миди. И написать СК, ибо мало его стало.
Я смогу.
Надеюсь.
Идеи, придите!

---

Ушел в запой.

Зачееем надо было скачивать Dragon Age 2? Теперь фики не пишутся, уроки не делаются, сон не спится...
Нужно лечение пиздюлями, которое, такими темпами, скоро реально организуют.
Интересно, зачем я это сюда пишу?

@темы: нытье бесполезное, всё тлен, было бы смешно, если бы не был я идиотом

---

Люди... за что?

Почему месяц я к проде не прикасался - никому дела не было.
Только сел писать, так сразу все набросились "ПИШИ, ПИШИ"...
Да пишу, бл
.___________.

Скоро реально сожгут на костре.
Умру молодым :3

@темы: было бы смешно, если бы не был я идиотом, фанфикшн, боль

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Странные пейринги. Всё чудесатее и чудесатее....

Гет

Остальное Гетное

Власть Ведьмы.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Киллиан/Кора
Рейтинг: R
Жанры: Гет, Ангст, Эксперимент
Предупреждения: BDSM, Ченслэш
Размер: Драббл, 852 слов

Ночь поглотила руины Зачарованного Леса, укутала своей тенью море, а вместе с ним и пиратский корабль. Капитан, спасенный её покровом, бесшумно выскользнул из постели, прихватив с собой на палубу бутылку самого крепкого рома из трюма. Совершенно нагое тело обдавал прохладный солёный ветер. Уголки губ Киллиана лениво приподнялись – море всегда радушно приветствовало однорукого странника. Даже в Невэрленде.

Он вспомнил страну Пэна, страну лжи, теней и одураченных мальчиков и подумал, что его нынешняя участь не так плоха. Бывает хуже, Джонси, уж тебе ли не знать?

Бриз обдавал кожу холодком, словно щекоча, копошился в чуть влажных от пота волосах. Он был ласков – почти так же ласков, как Мила. Мужчина поморщился. Образ любимой возник перед ним, как живой, и в её глазах нет родного огня – только холод, пронизывающий до костей. Как у Коры.

Ведьма уже час, как спит, а он всё ещё чувствует, как сухие губы втягивают его в лишенный нежности поцелуй, как ледяные руки поглаживают плоть, предательски наливающуюся кровью и жаром. Безразличный взгляд её преследует пирата, проникая сквозь толщи дерева прямо в самое сердце. Кора его не вырывала – он проверял это по пять раз на дню. Но сильнее всего сердце билось в груди тогда, когда другой его орган, менее значимый, но не маловажный, одним рывком погружался в женское тело.

Пробка отправилась в воду, подняв негромкий всплеск. Началось её погружение в морские глубины. Киллиан надеялся, что скоро к ней отправится и бутылка. Нет… не надеялся. Не сомневался.

Он, как старый солдат, не глядя приложился к стеклянному горлышку. Ром скользнул по стенкам горла, словно спичка, чиркнувшая о коробок, распалил внутри пожар. Только вот даже старый-добрый алкоголь не смыл вкус чужих губ и след алой помады, напоминанием оставшийся в уголке его рта.

Её движения были спланированы и отточены, будто она занималась каким-то ремеслом, а не вверялась в плотские утехи. Холодные губы, снисходительная усмешка и глаза, из которых на его кожу тающим воском капал яд. Кора не давала Джонсу никакой свободы: направляла его руки, словно капитан, задавала курс рукам и члену, вопреки желанию хозяина, поддававшемуся грубым ласкам. Тело у ведьмы, хоть и не молодо, было подтянутым и ухоженным, так что животная тяга взяла верх над его разумом. Брала каждый раз.

Корабль, казалось, был охвачен не только волнами и ветром, но и порочным волшебством ведьмы. Её бедра качались принимая в себя плоть пирата, и судно двигалось в такт. Киллиана впервые за многие годы, что он провел, бороздя океаны, моря, реки и проклятые воды Неверлэнда, кишмя кишащие русалками, укачало.

Острые ногти когтями продирали борозды на его спине. Выступавшие бусинки крови, смешанные с потом, она медленно слизывала, бессовестно улыбаясь. Он ненавидел себя в эти моменты. Но, вопреки всему, стонал. Хрипло, протяжно, а Кора продолжала улыбаться, вознаграждая Киллиана очередным пустым поцелуем без тени искры.

Холод крюка, ведомого ведьмой, царапал грудь прямо в районе сердца, гулко стучащего о ребра. Кора, хищно щурясь, очерчивала им узоры, иногда намеренно поддевая хрупкую плоть, оставляя болезненные следы. Удовольствие, казалось, приходило ей от мучений пирата, а не от холодной страсти, сцепляющей их тела. Именно тогда лёд в глазах женщины трескался, являя наружу бурлящее адское пламя. Ненависть. Боль. Злоба. Всё в ней. Всё в ведьме сокрыто.

Эти унижения были не самым страшным. Джонс уже вылакал залпом половину бутылки, но выжечь воспоминания не получалось. Волны алкоголя не трогали разум, в котором копошились муравьи сомнений. Страшным было то, что ему нравилось. Чертовски нравилось. Ум говорил «нет», когда тело, сотрясающееся в шторме наслаждения кричало «да». Крюк испытывал к себе отвращение, мерзко осевшее в сознании, а Кора целовала его в губы и ухмылялась.

Она взяла его тело, взяла его ум. Жалкое сердце ведьме ни к чему – вот что говорила эта ухмылка. Через унижения и боль Кора доставляла такое удовольствие, какое не снилось ни одной портовой куртизанке. Доставляла и получала - не столько от мужского органа, податливо двигающегося ей навстречу, сколько от полнейшей власти над Джонсом. Она захватила его тело. Резервировала корабль. Стала его капитаном.

Он оторвался от рома всего на секунду, чтобы вздохнуть. Ручеёк темной жидкости скользил по подбородку пьяной слезой. Небо, вдарившее в глаза, показалось ему чужим. Звезды Неверлэнда за годы заточения стали привычней этих.

Допивая, Киллиан вспомнил её сонное лицо. Спокойное, словно мёртвое, с морщинами и той же холодной усмешкой, чуть менее выраженной. Если бы Кора не сопела, тихо-тихо, он бы подумал, что она отдала богу душу. Или хотя бы смел на это надеяться.

Бутылка пошла на дно, исследовать богатства подводного мира вместе с пробкой. Киллиан оставался трезвым как стёклышко. Уж не прокляла ли его ведьма? Обещала ведь, что больше не даст ему напиться.

Отняла последнюю радость. Сука.

Он засмеялся; из глаз вырвалась пара скупых слезинок. Этот звук солью и холодом рассеялся по ветру. Киллиан всё ещё ощущал чужие губы на своей коже, грубые касания длинных пальцев, после которых и сейчас местами заживали глубокие царапины на спине, на груди и чуть ниже бедер.

Пират знал, что снова спустится к ней. Что это будет повторятся день за днём, а возражать он не станет. Покорное тело, покорный разум. Непокоренное сердце, отданное мёртвой женщине.

Месть за Милу – цель его жизни. Кора никогда не обретёт полную власть над своей игрушкой.

Море дуло ему в спину, будто прощаясь. Киллиан спускался по ступенькам вниз. Улыбка колыхалась на влажных от рома губах, предвкушая тот день, когда выпивка снова обожжет не только горло, но и опьянит ум.

След ведьминых поцелуев потух на его устах.


Подцепить крюком снег.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Крюк/Белоснежка
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Драма, Фэнтези
Размер: Мини, 971 слов
Статус: закончен

Иметь несколько имён и одно лицо – немного странно. Неудобно, чудно, почти неестественно, но вроде как правильно для таких, как она. Однако в каждое имя и обращение вложен разный, иногда противоречащий другому смысл.

«Снежка», - с щенячьей нежностью лопочет Дэвид, и от его приторной влюбленности, как у мечтательной малолетней девицы, порой тошнит.

«Ты», - быстро срывается с острого на язвительные замечания языка королевы, словно она выплевывает что-то мерзкое, к примеру назойливого жука, случайно залетевшего в рот. Презрение освещает тёмные глаза изнутри, передаваясь в речи, в прожигающих взглядах, в скованных жестах и старательно сохраняемой дистанции.

«Мэри Маргарет», - с заминками выдает Свон. Немного потупляет взгляд, потому что в голове сразу всплывает образ из диснеевской сказки, опасно граничащий со словом «мама». Пугающим словом, слишком чуждым, ведущим в неизвестность. Зарывающим в землю тот старый-добрый топор, с которым Спаситель не готова так легко проститься, забыть годы одиночества как страшный сон.

- Белоснежка, - еле слышно сходит имя из уст пирата, обжигающе сладко стекая в горло вместе с ромом, практически моментально тает в нестерпимой духоте Нэверленда.

А её зовут Белоснежка. Такое необычное, очень красивое имя, белыми хлопьями щекочущее кончик языка, отдающее зимней свежестью. Он произносит его нечасто. И хрипловатый, тянущий ромом голос чуть подрагивает, как задетая пальцем гитарная струна, когда Киллиан говорит. Шепчет, если точнее, чтобы никто кроме неё не услышал. По его влажным губам растекается сладкая кошачья улыбка, а буквы кружатся, жарким ветром джунглей доходят до слуха. Она краснеет, краснеют кончики забавных ушей и наливаются краской щеки. Девушке хочется улыбнуться, смущенно прикрыв лицо ладошкой или врезать пирату хорошенько, но Снежка нарочито отворачивается, словно ничего не произошло.

Вот только кончики ушей ещё долго горят, будто два маленьких сигнальных костра. И она словно злится, но сама знает, что это совсем не так. Джонс пробегается сверкающими, помутненными глазами по взъерошенным коротким волосам, постепенно спускаясь до самых пят. Дэвид никогда не сможет так посмотреть на свою жену. Взглядом томным и крепким, как любимое пиратом пойло, полным неясной горечи и ненормального интереса.

Частенько он пялится и на Эмму. Взор становится менее рьяным, с толикой неясного понимания, тенью ушедших в закат воспоминаний. Мила. Его милая Мила. Она тоже была сильной, почти каменной, и её сердце так же далось в руки не сразу. Тогда у него, правда, все конечности были на месте, и дела обстояли проще. Но, если долго, с должным усердием скрестись крюком о камень, рано или поздно его сточишь. И Эмма, нагретая солнцем, но твёрдая и неприступная на вид, пусть с черепашьей скоростью, но поддается. А снежок железным крюком никак не подцепишь. Но пара снежинок, прилипших к блестящей поверхности – уже достижение.

Утешение.

Дэвид, конечно, может и Прекрасный, но явно слепой. Все взгляды, шепотки пирата, теряющиеся в листве, рдеющие щеки жены остаются незамеченными. И дело тут уже не в болезни, которая не убила его благодаря Джонсу. Нет, принц просто не видит ничего дальше собственного носа.

У Регины и Эммы полно забот куда важнее.

Он сорвал поцелуй, честным путем добыл его у Спасителя. Страстный, быстрый и ничего не значащий ни для него, ни для неё. Прямой путь симпатичной женщины сказать пирату «спасибо». Тонкие губы Свон были практически сжатыми, а язык скользил в грубой спешке, стремясь наградить Киллиана желаемым и тотчас вернуться обратно.

Пират ждал этой награды. Несомненно. Сточить камень нелегко, но вполне возможно.

А вот подцепить крюком снежинки…

Ну хотя бы одну.

Вечер оседал в Нэверленде медленно, по-хозяйски захватывая маленький мирок тёмными ладошками кусочек за кусочком. Ветерок становился прохладным. Запах гниющих растений доходил до ноздрей уже не таким четким, растворяясь в воздухе с каждым утопающим лучом фальшивого солнца.

Эмма и Дэвид ушли за водой, оставив пирата и принцессу коротать закат вместе. Никого это не смутило. Спаситель, разрывающийся на кусочки, желал спасти сына, спасти своего бывшего, при этом желательно не утратив навеки в чаще диких лесов другую мать Генри. Свон, почти угрюмая, но такая же несгибаемая, часто избегала общества компании больше двух человек. Пристыженный принц, непрощенный женой, между попытками вернуть доверие старался держаться от Снежки подальше. Не подливать масла в огонь.

Костер уютно трещал, пуская вверх красные огоньки.

Киллиан покраснел от выпитого рома, а Белоснежка от ещё не ушедшей до конца жары. По крайней мере, они так считали – это было удобнее всего. Молчание долго не нарушалось ничем, кроме звуков природы и тихого пения пылающего огонька, на котором скоро будет греться их ужин.

Еле слышный, почти интимный шепот прорезал тишину. Милые, чуть оттопыренные уши девушки заполыхали ярче пламени костра.

- У тебя такое красивое имя, - хохотнул он, подходя на непривычно близкое расстояние. Его дыхание, пропахшее алкоголем, но не сказать, что противное, вызвало целую волну мурашек, коснувшись шеи. – Бе-ло-снеж-ка, - тягуче растянул Киллиан, пробуя на вкус первый снег, долгожданный, словно какое-то праздничное чудо.

Утешение.

Она развернулась, так и не встретив его тоскливый, но добрый взгляд. Мягкие теплые губы оказались чем-то похожи на губы Эммы, вот только касание их было не грубое, точно мужское, а робкое и невинное. Чистое. Снежное.

Ласковый, колющий холодными искорками поцелуй. Случился очень быстро и быстро растаял, уступая место прежней сырой и противной ранней весне, ненадолго потерявшей власть.

Как только рука пирата попыталась прилечь на хрупкую женскую талию, Снежка отстранилась. И теперь уже пылали не только уши или щеки: она сама светилась ярче костра.

- Спасибо, что спас Дэвида, - коротко бросила она, повернувшись спиной. Направилась в другой конец их небольшого лагеря.

Очередное пустое «спасибо», но от жены спасенного, а не от дочери. Вот только сейчас, в этот раз для него оно что-то значило. Для неё – нет. Рыхлый свежий снег ни за что не слепить, не подчинить себе с помощью крюка. Вот сильными, хоть и неуклюжими руками принца – пожалуйста. Прекрасный и глупый муж Белоснежки, к которому Киллиан, вопреки всему питал почти дружественные чувства.

Одним крупным глотком Джонс осушил остаток фляги, стараясь не попасть ромом на губы. Горло грел родимый напиток, а уста след недавнего поцелуя, почти морозный и сладкий. Киллиан боялся смыть его, хотел ощущать прикосновение губ Белоснежки как можно дольше, растянуть удовольствие, потому что знал – это случилось в первый и последний раз.

И всё же пара снежинок прицепилась к железному крюку. А то, что они уже растаяли – не так важно.

Red Moon.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Грэм/Руби
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Романтика, Ангст
Размер: Мини, 1013 слов
Статус: закончен

Дух леса – одинокий странник. Бесцельно блуждает среди деревьев, щекоча ветром листья и слегка приминая траву ровной уверенной поступью. Еле колышет ветви, гладит по шерстке зверей, ласково треплет птичек, иногда забирая себе на память перо или даже два. Его дыхание свежо, пахнет сыроватой зеленью и плодородной землёй, с примесью цветочных запахов и пылью редких дорог, каналами протекающих через лесные тернии.

Мириады звёзд светлыми пуговками прошили полотно ночных небес. Шелковая завеса облаков прочно сковала луну, не давая её мягкому свету пролиться на сонные дебри. Воздух дышал прохладой. Ничего во тьме – лишь шум лап, уверенно бегущих навстречу охотничьим угодьям, холмам, полям, лесным чащам. Вой, призывной мелодией пронзающий ночное спокойствие, раздался совсем рядом.

Охотник сидел на траве, и, хотя холод зябко охватывал нижнюю половину тела, она казалась удобнее и воздушнее самой лучшей перины в замке. Там, в тёмных бездушных коридорах, сновали тени, злобные и потерянные, а здесь, не смотря на отсутствие лоска, даже намека на изысканность, мужчина дышал полной грудью. Мог даже вообразить, что где-то в ней, совсем тихо, бьется измученное ведьмой сердце.

Но только ненадолго. Свобода лесного духа снимала цепи, лишала королеву власти над его телом и душой. Она была драгоценна, важнее золота, пищи, воды, однако, увы, не ценнее жизни.

Собственной шкуры.

Он так жалок, упал в своих же глазах. Волк-одиночка, забывший, каково видеть свет луны и испытывать щемящий трепет, будто богиня глядит на тебя с неба и широко улыбается. Грэм не воет, гордо вздымая голову, никогда не выл, но его преданный четвероногий товарищ отдувался ранее за двоих. Теперь верный до смерти волк, необычно проницательный и умный, лучший друг из всех возможных, хранит молчание. Поскуливает, рычит – бывает, но выть – с тех пор ни разу.

Его сердце, наполненное огнём, налитое кровью… Испещренное темнотой. Не покинутое и светом.

Волчий вой вдалеке. Полный боли, мольбы, неразличимых горестей и неутерянных до конца надежд.

Почти забытый, словно из детства, родной звук, нужный и желанный в этот час.

Волк. Девушка. Волчица. Оборотень.

Столько слов… столько неточных, но подходящих слов.

Они с его преданным товарищем, чьи глаза разного цвета, прибежали вместе. Охотник не сомневался, что тот справится с поставленной задачей. Приведет её. Обменявшись взглядами, которые не требуют объяснений, речи – глубокая связь меж волками-братьями, они разошлись. Личный вестник ускакал обратно в чащу, попытать удачу в охоте.

Она ничего не говорила долгое время. Будто чего-то стеснялась. Будто кому-то не доверяла.

Жестом пригласив Руби присесть рядом, Охотник вежливо улыбнулся. Печальные глаза, вечно налитые непролитыми слезами, блестели, отражая звёзды.

Красная Шапка думала, серьезно оценивая взглядом его, территорию… обдумывая происходящее, его правильность и разумность. Может, в её венах и текла волчья кровь, бурля, в полночь даруя сверхъестественную мощь, благословляя на охоту, но человеческого в Руби оказалось куда больше. Грэм другой. Обычный внутри, но настоящий зверь по разуму. Знающий о милосердии, о непорочности куда больше простых людей.

Придвинулась она так близко, что на его ладонь, сжимающую траву до хруста, лег подол красной накидки. Руби продолжала искать подвох, явно была готова к атаке. Охотник понимал. Охотник уважал. Охотник был рад, что она не глупа. Значит, ей стоит довериться.

- Чего ты хотел, королевский охотник? – после недолгого молчания вопросила Руби, серьезно, но не обвиняя, только констатируя факт.

Он ухмыльнулся, без особого веселья. Глаза искали луну, но нашли только облака на ночном небосводе.

- От тебя пахнет мокрой шерстью.

Это выражение лица… Маленькие морщинки на лбу, ребячески поджатые губы, расширившиеся глаза. Обида?

- Это был комплимент, - поспешил объясниться Грэм, слегка посмеиваясь над её реакцией.

Руби улыбнулась, обнажив острые белые зубки. Такие большие и красивые – никакому волку и не снилось.

- Предположим, я в это поверила, – сказала девушка, продолжая освещать ночь искренней улыбкой. - А теперь, давай к делу, - добавила она уже холоднее, но не требовательно.

В нос попал отчетливый аромат прелых листьев, диких ягод и волчьей шерсти. Где-то внутри приятно кольнуло, почти незаметно. Где-то в области груди. Где-то в пустоте, зияющей вместо пылающего сердца. Показалось, наверное. Невозможно это.

Он выдохнул, оцепляя замком прижатые друг к другу колени.

- Если вы не двинетесь на рассвете, к полудню Регина с войском нападет на вас прямо в лагере. У неё на пути окажутся несколько мирных деревень, - он печальным сиянием на дне глубоких очей-омутов встретил недоверчивый взгляд больших глаз. – У меня нет хитрого умысла. Просто хочу сохранить несколько десятков невинных жизней. Снежка знает, что мне можно довериться. Просто передай послание – это всё, о чём я тебя прошу.

Руби задумалась, не отрывая взгляда от его безмятежно спокойного лица. Шестеренки в её голове бесшумно крутились, рождая на свет приговор. Он молчал. Заворожено касался взором её лица, заправлял непослушные прядки тёмных волос, приглаживал складки на алом плаще. Красном, ярко-ярко, но почему-то мыслей о крови после рассмотрения этого цвета не возникало.

Тук-тук. Сердце стучало далеко, брошенное и забытое. Королева сцеживала с него кровь, шептала приказы, а потом бросала обратно, словно надоевшую игрушку.

Шелк опал серой дымкой, освобождая луну. Руби нехотя улыбнулась, вроде нехотя, а, может, немного смущенно.

Сердце билось в груди. Так кажется. Луна показалась. Это глупо, но тогда он бы с радостью завыл, благодарно взывая к небесной богине.

К верховной волчице.

- Я… передам твои слова, охотник, - вежливо изрекла, наконец, девушка, приподнимаясь с прохладной земли.

Красный капюшон во тьме казался знаменем чего-то хорошего. Грядущего через ночи, сеющего надежду.

- Стой, - окликнул мужчина. – Меня зовут Грэм. А как твоё имя? – произнес он взволнованно, таким голосом, словно не рассчитывал на ответ.

Какое-то время Шапка сомневалась – это было заметно по внезапно настигшей её заторможенности, по недоверчивому взгляду.

- Руби, - как-то неуверенно сказала она, улыбнувшись последний раз на прощание. – До свидания, Грэм.

Она скрылась. Неспешные легкие шаги сменились грациозной походкой зверя, уносясь прочь с немыслимой скоростью. Его волк, блуждающий совсем рядом, скорбно завыл ей вслед, первый раз с тех самых пор, как Охотник лишился сердца и последних крупиц достоинства.

Сердце клокотало где-то в королевских закромах, грозя выскочить из деревянной шкатулки. Бездна в его груди тихо постукивала, словно в ней ещё теплились искорки чувств, захваченных Региной в плен.

Луна, серебряная и величественная, освещала небо.

Но его луна не была серебряной. Она оказалась красной, но не кровавой.

Волк продолжал протяжно выть за двоих, как в старые добрые времена. Звёзды и луна дарили лесу покой. Грэм наслаждался мгновениями свободы и живости ощущений, зная, что во дворце его ждет холодная постель и такие же холодные губы королевы.

В замок не проникнет красная луна. В его груди окажется безраздельная пустота, и не намека на сердце.

Blue.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Голубая Фея|(/) Румпельштильцхен
Рейтинг: PG-13
Жанры: Гет, Джен, Ангст, Драма, Даркфик, Эксперимент
Размер: Драббл, 813 слов
Статус: закончен

Земля под босыми ногами сырая, рыхлая. Мелкие камешки осколками стекла хрустят меж пальцев. На дороге – ни души. Светлый шум оставшегося позади городишки не достает обманчивыми лапами до сюда. Она-то знает: за приятной оболочкой ухоженного трупа скрывается прогнившая плоть, кишащая извивающимися червями. Людьми, которые ратуют за очищение, но на самом деле только ускоряют всеобщее разложение.

Местами порезанные пальцы прижимают к телу порванное платье. Не дают пропитанной кровью ткани обнажить грудь, испещренную красно-синим узором синяков и ссадин.

Она помнит, как всего час назад не сдержалась. Очередной клиент без мозгов и человечности в пьяной голове, помутнившейся в животной сущности этого ублюдка. Очередной вечер боли, танцующей по кругу. Очередные унижения. Очередной вспоротый корсет.

Дешёвые нитки на одежде рвались с тем же звуком, с каким разошлась кожа на его нечестивой глотке.

И это показалось ей символичным, потому что соображала она тогда до омерзения здраво, без намека на сожаление. И страх только один, при чем совершенно осмысленный – страх, что поймают.

Кровь на испорченном платье – его. Засыхает винными пятнами на подоле, у поврежденного корсета, на рукавах, в одном из которых до сих пор терпеливо прячется нож, дожидаясь нового заветного часа.

Кровь, ржавой струйкой застывшая в уголке губ – её. Но слизывать, оттирать не хочется. Пусть служит напоминанием.

Кровь на атласной ленточке, обнимающей тонкое запястье, на последнем напоминании о непорочных временах, о честном способе зарабатывать на хлеб, утерянном навсегда, алеет кривыми пятнами. Портит цвет.

Цвет озаренных солнцем небес в разгар счастливых дней лета. Цвет жизни. Её цвет.

Куда бежать? Куда идти?

Прочь. Просто прочь отсюда.

Самое странное – нож взялся из пустоты. Соткался из воздуха, из ниоткуда, сам лег в ладонь, побуждая к действию. С ней часто такое случается. Пространство в лихой буре пропитывается невидимым током и бьет молнией точно туда, куда надо.

Магия. Течет по венам, неограненная, не облаченная в подобающую форму.

По её венам. Но она пока не до конца это понимает.

А он понимает. Всегда, всё и раньше всех.

- Далеко держишь путь, дорогуша? Ну и видок у тебя, - сказал голос за её спиной, прошитый нитями насмешки, золотыми и прочными.

Нет страха – он улетучился. Нет веры – уже давно нет. И желание бороться как пришло, отняв жизнь того чудовища, так и пропало, не оставив в душе и следа.

В её глазах – небо. В её глазах – бездонная пропасть.

Ни капли сомнения на дне океана.

- Хорошо, - выдыхает она, оборачиваясь. – Я попалась. Давай – убей меня.

Но за спиной – не мошенник, не горожанин, не бывший клиент… Демон. Тот, о ком говорят по ночам в переулках, понижая голос, бросая трусливые взгляды на проходящие по стенам тени. Стоит неподвижно, улыбается, обнажая гнилые зубы. Смеется противно, скрипуче, оценивающе наклоняя голову.

В его глазах – расплавленное золото. В его глазах – глубина мирских знаний.

Ни обвинения, ни презрения, лишь интерес.

- Я не собираюсь убивать тебя, дорогуша. Ты полезнее, чем может показаться с первого взгляда, - он натянуто фыркнул, дергая руками, словно цирковая кукла. – И я могу сделать тебя ещё полезнее. Запах магии так и сочится от нас с тобой. Ветхий, затхлый, наполненный могуществом… - сказал незнакомец, жадно втягивая ноздрями воздух. – Чувствуешь?

Она давно знала, что закрытые намертво двери не просто так распахиваются перед её носом. Что просто так уйти из борделя, когда ты с ног до головы опоясана кровавыми пятнами – это настоящее волшебство, как и возникающие ниоткуда в нужный момент ножи. Игриво блестящие, крепкие и заточенные.

- Что ты хочешь этим сказать? – недоверчиво, холодно интересуется она, не теряя лица, собирая остатки ещё неутерянного достоинства в кучу.

- Как твоё имя, дорогуша? – спрашивает златокожий, широкими шагами сокращая меж ними дистанцию. Земля под его ногами не шевелится, не хрустит, будто по ней шествует призрак.

- У меня нет имени.

- Правда?

- Да.

Он разражается диким, безумным хихиканьем. Щелкает пальцами – она стоит перед ним в новом платье, а кровь осталась лишь в одном месте – на краешке атласной ленты.

- Хочешь уметь делать так же? Мы придумаем тебе имя… Я давно не встречал такого потенциала, - будто бы одобрительно восклицает он, яро жестикулируя, и обрамленные грязным золотом глаза не моргают, сосредотачивая на девушке всё внимание.

Она смотрит на ленту, цвета невинности и утерянного счастья. Единственную нить, идущую в безгреховное прошлое через тернии настоящего.

Испачканную кровью, как напоминание о будущем.

Дурацкое имя, но вполне подходящее.

- Голубая, - выдыхает она совершенно серьезно. – Меня зовут Голубая.

На этот раз он не смеется. Даже не шевелится.

- Так ты идёшь со мной, Голубая? – сказал Румпельштильцхен, смакуя последнее слово на кончике языка, уверенно протягивая руку, приглашая схватить его пальцы и пойти по новой, пока неизведанной тропе.

Она замирает в последний момент, оставляя несчастный дюйм меж их ладонями. В его глазах сверкает досада, прослеживается раздражение.

- Зачем тебе это?

Теперь он опять смеется. Не скрипуче, словно петли древней темницы – мягко, почти ласково.

- Скажем так, дорогуша, - ухмыляется маг, хватая новоиспеченную ученицу за чуть дрожащие пальцы, - я заинтересован в твоём будущем.

Фиолетовый туман окутывает их хищными клубами, поглотив без остатка тела, унеся их вдаль.

На землю, печально покружившись в воздухе, упала лента.

Нити прошлого окончательно порвались.

Лента – голубая, кровь – красная, а грязь – черная.

Вот только это уже не важно.

Фемслэш

So painful.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Регина/Кэтрин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Фемслэш (юри), Драма, Психология, Повседневность
Размер: Мини, 1014 слов

Сладко-горькое лекарство от всех невзгод. От ссор с мужем. Его отчужденности. Её сомнений.

Глоток. Ещё глоток.

Кэтрин топит горе на дне стеклянного стакана, наполненного отливающим янтарем сидром. Регина, трезвая как стеклышко, вежливо спрашивает гостью, не проголодалась ли она, и постепенно прохладная улыбка на полных устах становится чуть теплее.

С Дэвидом не о чем поговорить. Иногда складывается устойчивое впечатление, что они разговаривают на разных языках. На родственных языках: время от времени находятся общие слова, даже целые фразы. Для семейной жизни этого катастрофически мало. И Кэтрин их непонимание волнует, не дает и минуты покоя, петлями заковывает по рукам и ногам, не позволяя отвлечься на что-либо другое. А ему будто нет никакого дела. Не замечает, не видит, не слышит. Глух как стена. Обещает, что всё будет хорошо, хотя они оба улавливают, как картонно это звучит.

На дне оазисами средь стеклянной пустыни блестит последняя пара капель.

- Ещё, пожалуйста.

Удовлетворительно кивнув, Миллс ставит графин на журнальный столик и присаживается рядом. Тонкий аромат её духов, аромат приятной горечи и увядших цветов, погружает глубже липкие, навязчивые мысли о предстоящем возвращении домой.

Маленький водопад яблочного сидра наполняет стакан.

Небольшой глоток. Ещё один.

Глубже… ещё глубже… на самое дно. Наутро всё всплывет, как весной выплывает мусор, скрытый под толщей снега.

Но пока что это не важно.

За час взбудораженные, сбивчивые рассказы о проблемах остались позади, уступив место молчанию. Сидр топит имя Дэвида, его нерешительные поступки, его монотонные бессмысленные речи о том, что стоит немного подождать – и вмиг образуется сказочный замок на месте разваленной лачуги, где очаг давным-давно потух и растапливать его никто не собирается.

Светлые волосы Кэтрин солнечными лучиками раскидались по мягкой обивке дивана. Она кладет голову на теплое, слегка неудобное плечо мэра, а та не возражает. По крайней мере, вслух.

Излитая подруге душа обрела долгожданный покой. Ненадолго. Прохладные янтарные воды испарятся скоро, а тревога нахлынет с новыми силами. Нужно быть готовой. Не расслабляться. Но, вопреки собственному совету, девушка сонно жмурится, а довольная улыбка сиропом растекается по её губам. Рядом с Региной проблемы кажутся далекими и ненастоящими, наброском на бумаге, тенью настоящего…

Или прошлого.

Во время их посиделок Кэтрин говорит много и наспех, выливает всё и сразу, чтобы не мучится. А из Регины сложно вытянуть и звук. Но Кэтрин вытягивает. Равномерно, плавно и постепенно, шаг за шагом учит доверять людям женщину, которая явно в них разочаровалась. Её душа – потёмки. Миллс не открывает в неё дверь, не дает ключ, но разрешает мельком заглянуть в замочную скважину. Это лучше, чем ничего.

Регина не откровенничает по долгу, а Кэтрин не обещает, что их с Генри отношения наладятся, не уверяет, что общий язык так или иначе найдется.

Потому что она не знает точно.

Потому что она не хочет врать.

Регине не нужны чужие утешения. Прояви Нолан хоть мельчайший намек на жалость – мэр бы наплевала на свои тёмные игры, на Снежку, на принца и выставила бы Кэтрин за порог раз и навсегда. Но, к ужасу, вгрызшемуся в жилы, женщина поняла, что начинает привязываться к этой глуповатой, местами излишне оптимистичной девчонке. Привыкать к теплу объятий, к мягкости слов, к искренности улыбок. А привычка – это зависимость. Зависимость – это слабость.

Регина позволила себе одну слабость – Генри. С неё достаточно.

Скоро придет пора завершить очередной коварный план, в котором Кэтрин Нолан уготована немаловажная роль. Месть, которая стала не смыслом жизни – самой жизнью, и нет ей и конца и края, нет конечного числа жертвам, принесенным королевой ради долгожданного счастливого финала. Очередная пешка, отданная на съедение, чтобы спасти ферзя.

Отчего же королеве так горько?

Отчего же королеве так больно?

Они в тишине, слишком комфортной, чтобы её нарушать. Где-то в доме мерно тикают часы.

Длинные пальцы находят ладонь Регины на ощупь, поглаживают нежную кожу. Нос щекочут короткие тёмные прядки волос. От них пахнет каким-то необычным шампунем, возможно ягодным, и Кэтрин с трудом подавляет желание зарыться в них, на миг забыв обо всём.

Несчастия топит не сидр, хотя без него тут не обошлось – отрицать бессмысленно. Регина, словно чёрное солнце, затмевает вокруг тревоги и печали. И мало кто видит её истинную природу. Никто, кроме Кэтрин. Остальные страшатся, словно кометы, пророчащей крушение всего сущего, не замечая тепла карих глаз, не обращая внимания на камешки одиночества, лежащие на илистом дне реки ненависти.

Часы бьют полночь, тихим громом нарушая спокойствие.

Кэтрин нехотя встает, лишаясь уютной близости с мэром, лениво потягивается, поправляя запутанную копну светлых волос. Настало негласное время уходить. Мэру рано вставать на работу и Нолан знает и уважает тягу подруги к важной и ответственной должности. Регина убирает стаканы, негромко звякнувшие в руке, относит их на кухню, пока гостья одевается, готовясь к прогулке по промозглым улицам ночного Сторибрука.

Когда Регина заканчивает скорую уборку, Кэтрин уже стоит в коридоре. На ней смешная, торчащая колпаком вязанная шапка, осенняя куртка. И сама девушка довольно забавная с этим пьяным румянцем на щеках, с довольной улыбкой и сияющими глазами, в которых мелькает отражение Миллс, тоже счастливой. Настолько счастливой, насколько она вообще может быть в таком положении.

Генри. Свон. Белоснежка.

Руки Нолан крепко прижимают её к себе, и образы людей, любимых и ненавистных, гаснут в этих объятьях.

Кэтрин целует её на прощание, одаряя Регину яблочным дыханием. Ни одна из них не замечает, что тонкие губы девушки мимолетно коснулись пухлых губ мэра, зацепив алую помаду, мельком коснувшись шрамика. Ни одна из них не замечает, что поцелуй длится гораздо дольше, чем ему следовало.

Ни одна из них не хочет этого замечать.

Кэтрин дома ждет муж, как думает она. Или хочет думать. Надеется, что хочет.

Регина предвкушает месть. Надеется, что предвкушает и не станет ни о чем сожалеть.

Хлопает дверь дома с номером 108. Дорога от крыльца до асфальтированной дороги кажется длинной в милю, непомерным расстоянием. Кэтрин идет не спеша, чувствуя привязавшийся запах не своих духов и тепло поцелуя, вместе с которым растворяется и спокойствие. Дома ждёт Дэвид. Почему-то от этого не становится легче.

Вместе с девушкой куда-то ушло и хорошее настроение Миллс. Улыбка опала с лица, как листва опадает с деревьев. Наступила веющая холодами осень. Отчего-то в груди щемит, словно чёрное сердце не хочет терять крупицы любви. Регина подавляет мысли о скорой встрече с Голдом, заправляя прядь за ухо, ненароком коснувшись пальцем влажного следа чужих губ.

Она поднимается по лестнице наверх, заглядывает в комнату к сыну. Боль внутри поутихла, но, стоило покинуть спящего Генри, вновь заколола сердце отравленными иглами с прежним натиском.

У королевы не может быть друзей. Только враги и союзники.

Но отчего же тогда ей так плохо?

Отчего же тогда ей так больно?

Остальное фем.

Потерянное и найденное.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Тинкербелл/Ариэль
Рейтинг: PG-13
Жанры: Фемслэш (юри), Романтика, AU
Размер: Драббл, 870 слов

инить Регину во всех ненастьях было легко. Легче легкого. Почти правильно.

Крылья Тинкер исчезли, будто их и не было. Не частица тела – души. Вырвали, отобрали, а вместе с этим сделали сломанной и бесполезной. Неполной. Бесцельной. Фея без магии и гроша ломанного не стоит. И куда было проще злиться на огонь, который по ошибке хотелось принимать за ровно бегущую воду. Несложно убеждать себя день за днем, что в ожогах виновато необузданное, слишком горячее пламя, а не пальцы, потянувшееся к нему. Незримые рубцы внутри, возникшие на месте оторванных крыльев, без остановки кровоточили ненавистью. Но цвет у неё был не черный, как сердце королевы, и не зеленый, как ставшее былью призвание феи – голубой. Но кому хочется швырять камень во всеми хвалимое, превозносимое добро, когда коварное зло само не прочь приписать очередной трофей в виде искореженной жизни, пропитавшейся несчастьями судьбы и разбитыми вдребезги грезами?

Русалка без голоса в бесконечном плавании по мирским солёным просторам. Вода отравляла, топила легкие, и не всегда только в воображении. Невыносимо хотелось воздуха. Взойти на берег, ощутить бархат песка меж пальцами и вздохнуть полной грудью, да только вместо ног по-прежнему бился чешуйчатый рыбий хвост. Пейзаж из кораллов и рыб стал отвратителен до тошноты, но бежать некуда. О помощи не крикнешь. Вместе с голосом испарилось и желание хвататься за отнятые мечты. Надежды мелкими капельками обратились в нектар, что испила королева. Чашу чужых страданий – до дна.

Винить Регину в потерянном счастье было легко. Винить в найденном – увы, не получалось.

Ненависть оставалась такой же нежно-голубой: небесно чистой, кристальной, правильной, без единого острого угла и порока в послужном списке. И без цели. Души. Наполненная пустотой до краев. Тинк, обретя уважение, злосчастные крылья и дом, не думала, что ко всему прилагается монашеская ряса. Прежнее, забытое в душной пелене Невэрленда, безразличие. И, хоть она могла взмыть ввысь, больше всего хотелось провалиться сквозь землю. Регина заслуживала того шанса. Может, не от неё. Может, гораздо раньше, чем его дали. Но Голубая – Мать-Настоятельница, даже не держа креста в руке и библию за пазухой, праведностью своей могла унизить. Как раньше. Поставить себя в пример идеальной духовности, рядом с которой Тинк ощущала себя грязной, ничтожной. Жалкой. Не для этого она возвращалась. Не к сему стремилась. Вместе званием «фея» и крыльями, на её плечи рухнул небосвод – голубой, чистый-чистый и непомерно тяжелый. Свобода стала клеткой. Вода – огнём.

Принц Ариэль улыбался широко, лицо его красиво, а плечи крепки. Голос мелодичный пел песни о путешествиях, о дальних странах, о неизведанном и далёком, как звёзды, и столь же чарующем и недостижимом. Эрик – любовь, истинная любовь. Как в сказках. Да только Сторибрук – не Зачарованный Лес. Сказки больше не волшебны. И принц – не прекрасен. Он привык разделывать рыбу днем и пить пиво вечером в компании друзей, а потом спать до утра мертвым сном утопленника. Эта жизнь Эрику по нраву – никаких королевских забот, никаких обязанностей. Путешествия утратили былое значение, стали картинкой в календаре, на которую любо смотреть, но не более. Глупо, как глупо. Играть с жизнью, скитаться долгие годы ради подарка, в котором, как оказалось, по-настоящему притягательна лишь оболочка. Истинная любовь - фантик для наивных дурочек. Да и истинной ли она была? И любовью ли?

Они знали друг друга давно, так, что и не сосчитаешь, но не по имени – по лицу. Ариэль, как казалось ей, скоро забудет собственное имя. Тинкербелл наоборот, только начала его обретать, забывая о цвете-прозвище, кличке верной феи, да только назваться было-то некому. Виделись издалека, мельком проводя взглядами по незнакомым лицам, печальным, уставшим, точно собственное, и думали обе в один момент: не одна я такая несчастная.

Винить Регину во всём так просто, да только бессмысленно. Проще взглянуть в зеркало иль в отражение на глади воды – там прячется виновник прогремевших торжеств.

Они проводили дни вместе, встречая солнце, окутывающее несмелыми лучами захолустный городок. Они провожали закат смеясь, говоря часами ни о чём и лишь изредка о чём-то. Или о ком-то. О Регине, к примеру. О Голубой Фее. О Эрике. Вот только говорить о них почти не хотелось.

Первая встреча случилась нечаянно. В кафе «У Бабушки», будто тысячу лет назад - так хорошо успели узнать друг друга. Всеобщий шум и гам, радость, бурление эмоций способствовали встрече двух одиноких, почти никого не знающих девушек. Наконец решились познакомиться, спустя столько лет перебрасывания молчаливыми сочувственными взглядами.

Когда у дружбы появился странный оттенок, никто из них этого не заметил. Сначала. Жизнь текла сквозь пальцы, подобно песку, и обеим хотелось собрать волю в кулак, изменить её к лучшему. Ариэль бросила Эрика наедине с рыбой и пивом. Тинк украла чуток пыльцы вновь: организовала себе волчий билет, сложив монашескую рясу у алтаря вместе с тяжестью праведных небес.

Тинкербелл и без магии, так и оставшейся во взятой без спросу склянке, нашла свою истинную любовь. Порыв внезапный, точно нагрянувший в штиле порыв спасительного воздуха, побудил к действиям. И правда - ветер на причале, где они гуляли, холодил раскрасневшиеся от вина щеки. Празднование перемен к лучшему шло ровно, вплоть до этого происшествия. Она неловко, робко коснулась мягких русалочьих губ своими. Тепло моря с налётом соли рисовало воображение, но на деле было просто приятно, сладко. Правильно и волшебно. Тинк, ведомая эйфорией от поцелуя, летала без всяких крыльев, словно воздушный шарик, а Ариэль твердо стояла на ногах, обнимая бывшую фею за талию. Опора и голос – всё, что было нужно маленькой русалочке. Никаких принцев.

Крылья утеряны. Принц утерян.

А Регине, пожалуй, за когда-то отнятое, однажды стоит сказать «спасибо».


Reflection.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Злая Королева/Лейси Френч (Белль)
Рейтинг: R
Жанры: Фемслэш (юри), Ангст, Драма, Фэнтези, POV, Эксперимент
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: Драббл, 986 слов
Статус: закончен

Я курю. Курю прямо в постели, зная, как тебя это бесит. Потому что изнеженный королевский нос не привык к смогу, ведь в вашем долбаном сказочном мире и сигарет-то не было. А я курю. Курю, и останавливаться не собираюсь. Ты морщишься, искажая своё нереально красивое лицо, но меня это не смущает. Я – ребёнок, которому говорили, что нельзя совать пальцы в розетку. Чисто ради тупого интереса пытаюсь узнать, что будет, если это сделать. На логику, разум и прочую фигню - насрать. Понимаешь? Конечно понимаешь, иначе уже давно выпотрошила бы меня, словно разъяренный хищник беспомощного оленёнка.

В твоих глазах гнев, такой дикий и пылкий, что мне ещё сильнее хочется довести дело до конца. Взбесить. Ценой собственной жизни. Ха. Ты ведь убьёшь меня, верно? Убьёшь?

Ты заламываешь мои руки за спину, без предупреждений, резко, грубо, и меня это заводит даже сильнее, чем ты можешь себе представить. Сигарета с тоскливым шипением упала на пол. Есть угроза пожара. Но Её Величество слишком занято мною. Очень лестно, кстати. Губы кусают, оставляя рубцы, целуют так нежно, что у меня кружится голова. Нет, не от выпитого час назад виски. От тебя. От этой безумной череды прикосновений и поцелуев, разных, как обжигающее солнце и мягкий свет луны.

Я горю из-за тебя. Тело не подчиняется, следуя инстинктам, скрытым желаниям. Пользуясь секундой замешательства, которую ты посвятила тщательному осмотру моей груди, я, словно вампир из старых чёрно-белых ужастиков, впиваюсь в твою шею, лаская языком набухшую венку. Оставляю метку. Алый знак, неприятно пахнущий сигаретами, теперь красуется на твоей нежной коже. Опять морщишься, но уже не от отвращения. Тебе нравится? Неожиданно. Ты – настоящая загадка.

Даже если начнется пожар, и языки пламени сожрут дом, нас с тобою прямо во время плотских утех… Кого это ебет? Мы же всё равно не умрём, пока не умрут они. Эти сволочи по ту сторону грёбаного волшебного зеркала.

Эта скотина… Он так любит свою Белль, а я – всего лишь милая ручная собачка, которую можно сдать обратно в приют. Теперь мы здесь. Все мы. Отвергнутые и брошенные на произвол судьбы. Запасные копии.

Начнём с того, что Алиса – дура. Только последний идиот может захотеть попасть в Зазеркалье. У меня есть время подумать о подобной херне, ведь ты специально пытаешь игривым хождением вокруг да около. Упрямо обделяешь вниманием основной очаг пожара, причиной которого являешься Ты.

Нас придумала она. Меня – чтобы насолить врагу, тебя – чтобы спрятаться за каменной стеной от угроз внешнего мира. Чтобы стать сильной, казаться сильной… Это забавно. Тебе тяжелее, ведь она создала тебя, холила и лелеяла, а потом решила вернуть былой облик, насрав на ваше общее прошлое. Теперь она хочет казаться доброй, и Злая Королева ей нахрен не нужна. Ты ненавидишь её и тебя гложит обида, паразитирующая в голове, поедающая разум ложка за ложкой.

Время проходит и стоит на месте. Здесь нет ничего настоящего. Не нужно есть, нельзя умереть. Через пару часов воскреснешь. Это – отражение. Кажется реальным, но на деле – кривая мазня обкуренного в жопу художника, вроде тех, что рисуют непонятную хуйню, аргументируя это избитой фразой: «Я так вижу».

Ты не произносишь её имя, потому что это причиняет боль. Регина. Её зовут Регина. Теперь у неё и фамилия есть: Регина Миллс. Мэр, мать, стерва и бывшая Злая Королева. Вроде алкоголика, завязавшего с выпивкой. Ну, тебе это смешным не кажется.

Я ни хрена не помню. Как мы с тобой познакомились? Я в тот день пила вместе с копией того красавчика, что вечно шляется с коротко стриженной мышью в реальном мире. Он был жалок, как и все, кого я встречала до тебя. Ты идеальна. Все недостатки Регина оставила себе на память, даровав мне совершенную Злую Королеву. Он попытался изнасиловать меня. Взять силой. А ты вырвала ему сердце у меня на глазах. Это было круто. Звучит тупо, знаю, но в точности описывает эмоции. Я была первой, кому понравилось смотреть на твоих рук дело. Пытки, страдания, власть. Голд и мизинца твоего не стоит. И, признайся, тебе доставляет наслаждение моя реакция на твои зверства. Поэтому мы здесь. Вместе. Я хочу, чтобы так было всегда.

Всласть насладившись моими стонами, исполненными до краёв нетерпения и жгучего желания, ты проявляешь милосердие. Грубо входишь в меня. Тебе не нужен член, чтобы кого-то брать. Ни один мужик на такое не способен. Я знаю. Пока Белль была в спящем режиме, много воды утекло. Надеюсь, старый хрен об этом помнит.

Мы с тобой – отражения в кривом зеркале, моя королева. Фальшивки. Копии. Сигаретный дым. Мы нахрен им не нужны.

Это даже не жизнь. Отражение жизни. Искаженное, испорченное, неясное. Почему же я это чувствую, а? Скажи мне. Белль сделала мне подарок? Умение влюбляться в чудовищ?

Его я не любила. Никогда. Пользовалась и только. Но тебя…

Пошло всё к хуям. Да. Так просто. Потому что долбаные копии тоже умеют чувствовать. Я заслужила это право.

Моё дыхание – твоё дыхание, твоё тело – моё тело. Наши пальцы, наши губы стали единым целым, двигаясь в такт в одном безумном танце. Я растворяюсь в тебе, как сахар в чашке горячего кофе. Так и есть. Ты крепкая, вкусно пахнешь, а я разбавляю горечь боли крупицами сладости.

Умение любить – это слабость, так что она осталась Регине. Но ты пытаешься… Пытаешься меня любить, а это дорого стоит. Больно думать о неразделённости чувств, но и это не совсем правда.

Ты любишь меня так, как может только Злая Королева: даруя нежность и сжигая дотла.

Мы одновременно доходим до точки невозвращения. Наши стоны звучат в унисон. Похер на Белль, на Регину, на Голда… на нереальность мира, на воздушные замки… Ты здесь. Со мной. Я так боюсь, что однажды Регина передумает, захочет тебя вернуть. Моя. Моя Королева. Только моя.

- Я люблю тебя… - хрипло выдаю я, когда перед глазами пляшут шальные искры страсти, от которой тело всё ещё пробивает мелкая дрожь.

И ты не отвечаешь, потому что не можешь или не хочешь врать. Сомневаешься. Не будешь демонстрировать слабость. Наплевать. Я в твоих объятьях, так что пусть вселенная катится в пропасть.

Ты прижимаешь меня к себе. Твоё сердце бешено бьется. Меня это успокаивает. Пусть оно никогда не останавливается.

Любишь. Ты меня любишь, сука. Моя королева. Не признавайся, правильно. Это не в твоём духе. Но я знаю правду. И этого достаточно. Этого всегда будет достаточно.

Слэш

Shattered Memories.
Автор: JustNobody
Фэндом: Однажды в сказке
Пэйринг или персонажи: Питер Пэн/Генри, Феликс
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Ангст, Фэнтези, Эксперимент
Размер: Мини, 1563 слов
Статус: закончен

В Питера Пэна верят все. Должны верить для своего же блага. Каждый мальчик в каждом мирке. Бог Неверлэнда привык обладать властью, когда захочет и над кем захочет. В его руках заключается сила, необузданная никем другим. В его разуме обитают самые разные мысли, призраки идей и отражения очередных коварных планов. Пэн любит заговоры, уловки, подстрекательство. Вот оно – истинное веселье.

Когда мальчишки устраивают безумный праздник радости, вытанцовывая вокруг костра, выбивая радостные кличи из легких, он стоит в сторонке и ухмыляется. Они не видят, как их тени тянутся к своему истинному повелителю. Не чувствуют, что их жизни держатся на хрупкой ниточке, паутинке, которую Пэн может оборвать в любой момент. Его это забавляет.

Может, давным-давно он и был Малькольмом – старым дураком, пытающимся сбагрить куда-нибудь сопляка-сына, маленького надоеду, который портил ему жизнь одним своим присутствием в ней. Был. А Румпель был мальчишкой с большими глазами, полными стеклянных слёз и бесполезных страхов. Теперь они оба встали на путь величия, на скользкий путь, за которым тянется кровавый след, который не оттереть даже самым волшебным порошком. Отец и сын. Вряд ли хоть один из них об этом сожалеет, с каким бы жаром не разглагольствовал Тёмный о поисках утерянного Бэлфайра. Пэн лишь смеётся над этими речами, и этот смех – плевок в лицо. Он не верит Румпелю. Думает, что тот и сам в это не верит, как бы ему не хотелось.

Питер смотрит на Генри, безучастно сидящего в углу, на отсутствующее выражение его лица и скуку, прописанную в сонливом взгляде. Гнев подступает к горлу. Будь он Малькольмом, давно бы уже выбил всю дурь из этого мальчишки, да так, что тот бы потом неделю сидеть не смог. У Пэна другие методы – менее жестокие, но так только кажется. Они изощреннее, более искусные, однако на самом деле подлость и жестокость невидимым налетом кроют каждый его шаг.

На ночном небе, чернеющим над их головами, таком близком и невыносимо далеком, таком фальшивом, с криво приклеенными звёздами и нарисованной наспех луной, показался таинственный отблеск. Его заметил только Пэн. И ухмыльнулся. Он часто ухмылялся, но с таким удовольствием, протягивающимся от уха до уха – почти никогда.

Вожак стаи уходит в джунгли, продирая себе дорогу сквозь преграды зелёных массивов, одеялом стелющихся по всему острову. Мальчики продолжают танцевать. Потому что так хочет Питер. Генри продолжает скучать, прижимаясь спиной к дереву. Не снимает пальто, игнорируя жару, душными сетями опутывающую всё вокруг. Наверняка думает о доме, о семье… Скоро совсем иные мысли поселятся в его доверчивой голове и в сердце, которое верит по-настоящему. Потому что так хочет Питер.

Потому что Питер Пэн никогда не проигрывает.

Ни-ког-да. Пусть запомнят все: и его сын, в котором трусости ровно столько же, сколько магии, и остальная команда путников, забредших в Неверлэнд. Может, если Спаситель выживет, Пэн вырежет эту фразу на её животе тупым остриём ножа – тогда она и её дружки этого точно никогда не забудут.

Горячий ветер ласково гладит щёки, копошится в волосах. Шум вакханалии, творимой в лагере, остался позади, как и пламя костров, как и маленький пленник, мечтающий попасть домой.

Тень плавно опустила Феликса рядом с Питером. Её глаза были ярче звёзд на небе, но такими же холодными и неживыми. Мальчишки всегда боялись кататься на ней, словно та может укусить или утащить их в страшное подземелье. Пэн без намека на сочувствие смеялся, видя жалостливый испуг на их лицах. О… его тень могла сделать кое-что похуже, и вряд ли кто-то из трусливых парней захочет это проверять.

Только Феликс всегда был другим. Только Феликс протягивал ей руку, словно старому другу. И тень отвечала ему тем же, тогда как для остальных мальчиков путешествия рука об руку с ней обращались в маленький ад.

Преданный пёс. Он стоит вместе с ним в тени, пока остальные пляшут, сами того не ведая, воздавая хвалу жестоким богам. Богам Неверлэнда – теням из мира холодных оков, где жизнь – иллюзия, дымка, а смерть сидит на троне и костлявой рукой повелевает всем сущим. Феликс преданный, честен перед хозяином. Остальные – сопливые трусишки, которым не хватало поцелуев мамочки на ночь. Он не такой – Пэн сразу заметил это. Даже когда в руках у остальных мальчиков настоящее оружие, они смотрятся жалко. Смотрятся детьми, играющими в войнушку. А Феликс никогда не относился к этому, как к игре. Не боялся убить, не стыдился украсть, не смущался ударить женщину или ребёнка.

Феликс, может, никогда не был сорокалетним пьянчугой, зарабатывающим на хлеб обманом и азартными играми. Однако внутри он прогнил так же сильно, как и Питер Пэн. Его душа источает тонкий аромат отчаяния, смешанного с ненавистью и желанием поставить мир на колени.

Они так похожи. Пэна это радует. Пэн ухмыляется. Ухмылка Феликса, показавшаяся в ответ – кривое отражение его собственной. В их глазах один огонь, в их душах одна чёрная река, изгаженная тиной, отравляющая окружающий её лес. Вот только Пэн – бог, а Феликс – его проповедник. Парень с рвением выполняет приказы и редко задает вопросы.

В другом времени и месте, в иной жизни, Пэн бы мог назвать его другом.

Немного потоптавшись на земле, словно привыкая к твердости под ногами, Феликс, наконец, извлёк из карманов балахона небольшой мешочек. Приказ исполнен идеально и точно в срок. Питер одобрительно похлопал его по плечу. Пёс заслужил, чтобы его потрепали за ухом.

- Я достал её, Питер, - гордо сказал парень, - перед смертью ведьма рассказала мне всё. Она… эта штука сработает так, как тебе надо. Но есть одно условие… - добавил он уже не так звонко, чуть понизив голос, будто если слова окажутся тихими, Пэн не обратит на это внимания.

- Какое?

Пэн ухмыляется иначе, и в его ухмылке – лёд, чёрной коркой накрывший реку. Одна ошибка – и Феликс провалится в мутные воды, потонет в них.

- Её, - сглотнул мальчик, прилагая все силы, чтобы не прекращать смотреть в глаза вожаку, - надо передать поцелуем, Пэн. Только так. Изо рта в рот. Та ведьма была… ну, профессии у неё были самые разные. В общем, суть такова. Тогда он обязательно поверит.

Пэн рассмеялся, сначала рассеяно, потом безрассудно. Руки от колик вжались в живот, стремясь утихомирить накатившую дрожь. Феликс молча стоял и смотрел на это. Впервые за целые столетия он казался напуганным до смерти.

Малькольм целовал женщин, да и не только целовал, если те позволяли. Пару раз под страхом унижался перед мужчинами – не всем нужна была расплата деньгами, после того, как он обдурил их и прикарманил средства из чужого кармана. Городской трус был жалок и грешен, хотя похоть не числилась в его многочисленных пороках.

Питер Пэн не целовался ни с кем. Тем более – с мальчиками. Даже не думал об этом. В каком-то смысле его интересовала власть над чужой плотью, но только не в подобном ключе.

А иного выхода просто нет. Риск слишком велик, а цена не так высока. Сопляк будет верить Питеру Пэну, каждое слово принимать за чистую монету.

Феликс устал. Путешествия между мирами отнимают много сил. Взгляд у мальчика прояснился, когда Пэн пришел в норму и ловким движением вырвал мешочек из его рук.

- Приведи сюда Генри, парень. Я всё сделаю, как надо. Питер Пэн никогда не проигрывает, помнишь?

Верный пёс замахал хвостом. Хитрая усмешка, такая же, как и у хозяина, встала на законное место.

- Питер Пэн никогда не проигрывает… - повторил он так, словно зачитал строчку из молитвы.

Пока слуга покорно зашагал выполнять приказ, хозяин Неверлэнда с детским любопытством извлёк диковинку из потёртой оболочки, небрежно отшвырнув мешочек прочь. Ягода, пропитанная заколдованным соком. Каждый, кто вкусит её после поцелуя с Пэном, будет верить его словам без тени сомнений. Необходимый метод. Время утекало сквозь пальцы, а песок утекал в огромных песочных часах, напоминая Питеру, что все мы смертны. Даже боги. Даже он.

Феликс привел парня так быстро, что Пэн не успел окончательно потонуть в воспоминаниях о Малькольме… Они пробуждались от долгого сна. Он так старательно хоронил их, но воспоминания раздирали обивку гроба, выковыривали гвозди из крышки, а потом начинали рыть путь на свободу. Пэн не может бороться с собственным разумом – это чревато сумасшествием. Лучше уж помнить свою жалкую жизнь в теле взрослого. Помнить, чтобы теперь никогда не повзрослеть вновь.

От наглой недовольной мордашки Генри у Питера чесались кулаки. Сын Злой Королевы с нахальством монарха и слепой праведностью Спасителя. Трусливым Бэлфайром тут и не пахнет.

- Зачем ты меня позвал? – спросил сопляк, словно Пэн посреди ночи пришел в его дом.

- Мне нужно поговорить с тобой, Генри, - так мягко, как только возможно, ответил он.

Питер кивнул головой. Феликса как ветром сдуло. Он всегда понимал хозяина без лишних слов. Пэн ухмыльнулся. Хороший пёсик.

Мальчишка недоверчиво наблюдал за приближающимся Питером, скрещивая ручки на груди. Легкий прищур, холодный взгляд – маленький сопляк сохранял достоинство. Бог Неверлэнда был впечатлен спокойствием пленника, хотя и не собирался это признавать.

Во рту язык греет ягода. Когда Пэн склонился слишком близко, Генри приоткрыл рот – наверняка хотел что-то сказать. Когда губы Пэна коснулись его губ, он словно выключился. Когда ягода попала в его рот, мальчик непроизвольно проглотил её. Пэн ухмыльнулся. Хороший мальчик. Послушный мальчик.

Поцелуй не был отвратителен, как думал Питер. Не был мерзким, неприятным или тошнотворным. Немного неестественным, да и губы у Генри оказались холодными – только и всего. Тоже самое, что целовать женщину.

Мальчишка вырубился. Мягко съехал на почву Неверлэнда. Питер не собирался его ловить. Из чуть приоткрытого рта околдованного парнишки вырвался магический пар. Пэн надеялся, что когда Генри очухается, то не вспомнит события прошлой ночи.

Влажный след чужих губ осел на его устах. Вкус был странным. Ощущение – ненормальным. Малькольму нравилось целовать женщин. Питеру всегда было без разницы. Он создан для более великих дел.

Стыда не было. Только Малькольм скребся о стенки тела, о границы ума, требуя, чтобы его вспомнили. Сначала Румпель, перед которым надо играть сожалеющего папочку. Теперь Генри, ради которого нужно вновь ощутить позабытые пристрастия и плотские низменности.

Но теперь сердце, которое верит по-настоящему, в его руках.

Питер Пэн никогда не проигрывает.

Питер Пэн ухмыляется. Смеется. Вот только смех какой-то рассеянный.

запись создана: 22.02.2014 в 03:44

@темы: фанфики, Once Upon a Time, творчество криворукого

---

Стивен Кинг "Оно"

Наконец-то я дочитал сие творение мастера, подарившее мне один ночной кошмар и неделю глюков, что в темноте прячется клоун.

Всё на уровне, всё живо, сочно и продирает до костей, но бля...

Сцена, где одиннадцатилетняя девочка ради единства отдается всем друзьям по кругу была... Лишней. Я так и не понял, почему без неё нельзя было обойтись.

Бе.

Бебебе.

@темы: ватафак, стивен кинг

---

All work and no play makes Anna a dull girl.

---

Однако, до свидания или весёлые сны.

Я не могу это не сохранить у себя Буду перечитывать и мечтать, чтобы кто-нибудь написал сию прЭлесть.

 KateBeckett пишет:

Запишу-ка, чтоб не забыть.
Приснился ночью такой вот сюжет:
Белоснежка/"отец" Джеймса (не помню, как его зовут, то ли Георг, то ли еще как... )
Получив письмо от Чарминга, Белоснежка проникает в замок. Но попадает в руки королю. В общем, начало как в каноне. Желая отомстить "сыну", король заставляет Снежку выйти за него вот тут обоснуй удрал, сверкая пятками, даже не попрощался
Естественно, право первой ночи король берет себе. И насилует Белоснежку.
А дальше открывается такая сторона короля - он вуайерист (читать здесь, что это такое), и отдает Снежку на растерзание своим охранникам, наблюдая за всем этим.

Не так давно читала про сюжет из сна. И жаловалась, что мне ничего не снится. Лучше бы молчала тогда

@темы: Once Upon a Time, ежики святые, фанфикшн

---

Телефон и Ирэн Адлер.

Отрубился днем. Забыл мобильник в куртке. ВК включено смс оповещение. На сигнале - стон Ирэн Адлер из Sherlock BBC.

Мать пришла домой и слушала, как два часа кто-то стонет в коридоре из моей куртки. Без остановки.

*Занавес*

@темы: победитель по жизни, было бы смешно, если бы не был я идиотом

---

Минутка American Horror Story: Asylum.

Лана Банана

@темы: арт, безудержное веселье, AHS

---

Видео по OUaT

Сохраню-ка, чтобы не потерять. Автор -  Elika Z.

@темы: фан - видео, Once Upon a Time

---

Жизнь тлен.

Года проходят так быстро, утекают сквозь пальцы. Уже надо выбирать, кем становится. Надо взрослеть. Выбирать ВУЗ, мать его. А я совершенно не знаю, кем становиться, потому что ни в одной области особо не выделяюсь.

Питер Пэн, забери меня в Неверлэнд! Ради тебя я стану мальчиком!

Эх...

Больше ныть не буду. Для нытья существует собственная голова. С ней очень забавно разговаривать.

@темы: нытье бесполезное, тлен

---

Николас Был...

Очередная мрачно-сказочная зарисовка от Геймана. Всего сто слов - а впечатляет. Я никогда так не смогу *минутаболи*

Николас Был...

… старше, чем смертный грех, и борода у него была белее белого. Он хотел умереть.

Малорослые обитатели арктических пещер на его языке не говорили, но лопотали на своем щебечущем наречии, совершали непонятные ритуалы, – когда не были заняты работой на фабриках.

Один раз каждый год они, невзирая на рыдания и протесты, выгоняли его в Бесконечную Ночь. В своем путешествии он останавливался возле каждого на этом свете ребенка, оставлял у его кроватки какой-нибудь невидимый подарок малоросликов. Дети, застыв во времени, спали.

Он завидовал Прометею и Локи, Сизифу и Иуде. Его наказание было суровее.

Хо.
Хо.
Хо.

@темы: творчество, Нил Гейман

---

Snow Queen and Evil Queen

Решил собрать арты с Эльзой из Frozen, где она относительно похожа на человека, а не мультяшку. не то пишу кроссовер и чувствую себя извращенцем

Милота и красивости

Слишком сексе, но отлично нарисовано

Эльза и Регина (спасибо Элике)

@темы: Frozen, фанарт, вдохновение, Once Upon a Time

---

Snow, glass, apples.

Я не знаю, чем она была. Никто из нас не знает. Родившись, она убила свою мать, но и это недостаточное объяснение.
Меня называют мудрой, но я далеко не мудра, хотя и провидела случившееся обрывками, улавливала застывшие картины, притаившиеся в стоячей воде или в холодном стекле моего зеркала. Будь я мудра, то не попыталась бы изменить увиденное. Будь я мудра, то убила бы себя еще до того, как повстречала ее, еще до того, как на мне задержался его взгляд.
Мудрая женщина, колдунья — так меня называли, и всю мою жизнь я видела его лицо во снах и отражении в воде: шестнадцать лет мечтаний о нем до того дня, когда однажды утром он придержал своего коня у моста и спросил, как меня зовут. Он поднял меня на высокое седло, и мы поехали в мой маленький домик, я зарывалась лицом в мягкое золото его волос. Он спросил лучшего, что у меня есть: это ведь право короля.
Его борода отливала красной бронзой на утреннем солнце, я узнала его — не короля, ведь тогда я ничего не ведала о королях, нет, я узнала моего возлюбленного из снов. Он взял у меня все, что хотел, ведь таково право королей, но на следующий день вернулся ко мне, и на следующую ночь тоже: его борода была такой рыжей, волосы такими золотыми, глаза — синевы летнего неба, кожа загорелая до спелости пшеницы.
Когда он привел меня во дворец, его дочь была еще дитя, всего пяти весен. В комнате принцессы наверху башни висел потрет ее покойной матери, высокой женщины с волосами цвета темного дерева и орехово-карими глазами. Она была иной крови, чем ее бледная дочь.
Девочка отказывалась есть вместе с нами.
Не знаю, где и чем она питалась.
У меня были свои покои, а у моего супруга-короля — свои. Когда он желал меня, то посылал за мной, и я шла к нему и удовлетворяла его, и получала от него удовлетворение.
Однажды ночью через несколько месяцев после моего приезда ко мне пришла она. Ей было шесть. Я вышивала при свете лампы, щурясь от дыма и неверного мерцания пламени. А когда подняла глаза, увидела ее.
— Принцесса?
Она молчала. Глаза у нее были черные, как два уголька, волосы — еще чернее, а губы — краснее крови. Она поглядела на меня и улыбнулась. Даже тогда, в свете лампы, ее зубы показались мне острыми.
— Что ты делаешь в этой части дворца?
— Я есть хочу, — сказала она, как сказал бы любой ребенок.
Была зима, когда свежая еда — все равно, что мечты о тепле и солнечном свете, но с балки в моем покое свисала связка яблок, высушенных и с вынутыми косточками. Сняв одно, я протянула ей.
— Вот, возьми.
Осень — пора высушивания и заготовок, время сбора яблок и вытапливания гусиного жира. Тогда же близился праздник середины зимы, когда мы натираем гусиным жиром целую свинью и начиняем ее осенними яблоками, потом мы жарим ее в очаге или на костре и готовим пироги и клецки на шкварках.
Взяв у меня сушеное яблоко, она стала кусать его острыми желтыми зубами.
— Вкусно?
Она кивнула. Я всегда боялась маленькой принцессы, но в то мгновение сердце у меня растаяло, и кончиками пальцев я ласково коснулась ее щеки. Она посмотрела на меня и улыбнулась — она так редко улыбалась, — а потом вонзила зубы в основание моего большого пальца, в холмик Венеры, так что выступила кровь.
От боли и удивления я закричала, но она поглядела на меня, и крик замер у меня в горле.
А маленькая принцесса прильнула губами к моей руке и стала лизать, сосать и пить. Напившись, она ушла из моего покоя. У меня на глазах ранка начала затягиваться, рубцеваться, исцеляться. На следующий день остался только старый шрам, будто я порезалась карманным ножиком в детстве.
Она заморозила меня, завладела мной, подчинила себе. Это напугало меня больше, чем то, что она напиталась моей кровью. После той ночи я с наступлением сумерек стала запирать свою дверь, закладывать в скобы оструганный ствол молодого дубка и приказала кузнецу выковать железные решетки, которые он поставил мне на окна.
Мой супруг, моя любовь, мой король посылал за мной все реже и реже, а когда я приходила к нему, он был точно одурманен, беспокоен, растерян. Он больше не мог удовлетворить женщину, как пристало мужчине, и не позволял мне ублажить его ртом: в тот единственный раз, когда я попыталась, он дернулся и заплакал. Я отняла губы и крепко его обняла, и укачивала, пока рыдания не стихли, и он не уснул как дитя.
Пока он спал, я провела пальцами по его коже, — вся она была ребристой от множества старых шрамов. Но по первым дням нашей любви я помнила только один — в боку, где в юности его ранил вепрь.
Вскоре от него осталась лишь тень человека, которого я повстречала и полюбила у моста. Его кости синим и белым проступили из-под кожи. Я была с ним до конца: руки у него были холодны, как камень, глаза стали молочно-голубыми, его волосы и борода поблекли, потеряли блеск и обвисли. Он умер, не исповедавшись. Все его тело с ног до головы было в горбиках и рытвинах от застарелых крохотных шрамов.
Он почти ничего не весил. Земля промерзла, и мы не смогли вырыть ему могилу, а потому сложили курган из камней и валунов над телом — в дань памяти, ведь от него осталось так мало, что им погнушались бы даже дикие звери и птицы.
А я стала королевой.
Я была глупа и молода — восемнадцать весен пришли и ушли с тех пор, как я впервые увидела свет дня, — и не сделала того, что сделала бы сейчас.
Верно, я и сегодня приказала бы вырезать ей сердце. А еще приказала бы отрубить ей голову, руки и ноги. Я велела бы ее расчленить, а потом смотрела бы на городской площади, как палач добела раздувает мехами огонь, бесстрастно наблюдала бы, как он бросает в костер куски разрубленного тела. Вокруг площади я поставила бы лучников, которые подстрелили бы любую птицу, любого зверя, который посмел бы приблизиться к пламени, будь то ворон или собака, ястреб или крыса. И не сомкнула бы глаз до тех пор, пока принцесса не превратилась бы в пепел, и мягкий ветерок не развеял бы ее, как снег.
Но я этого не сделала, а за ошибки надо платить.
Потом говорили, что меня обманули, что это было не ее сердце, что это было сердце зверя — оленя, быть может, или кабана. Те, кто так говорил, ошибались.
Другие твердят (но это ее ложь, а не моя), что мне принесли сердце, и я его съела. Ложь и полуправда сыплются как снег, покрывая то, что я помню, то, что я видела. Чужой и неузнаваемый после снегопада край — вот во что она превратила мою жизнь.
Шрамы были на моей любви, на бедрах ее отца и на его чреслах, когда он умер.
Я с ними не пошла. Они забрали ее днем, пока она спала и была слабее всего. Они унесли ее в чащу леса, распустили на ней рубашку и вырезали ее сердце, а мертвое тело оставили в лощинке, чтобы его поглотил лес.
Лес — темное место, граница многих королевств, не нашлось бы ни одного глупца, кто стал бы утверждать свою над ним власть. В лесу живут преступники. В лесу живут разбойники, а еще волки. Можно десяток дней скакать по лесу и не встретить ни одной живой души, но все время за тобой будут наблюдать чьи-то глаза.
Мне принесли ее сердце. Я знала, что оно ее — ни сердце от свиноматки, ни сердце от голубки не продолжало бы вырезанное пульсировать и биться, как делало это.
Я отнесла его в свой покой. Я его не съела: я подвесила его на балке над моей кроватью, подвесила на нитке, на которую нанизала головки чеснока и ягоды рябины, оранжево-красные, как грудка малиновки.
За окном падал снег, скрывая следы моих охотников, укрывая ее крохотное тельце в лесу.
Я велела кузнецу снять решетки с моих окон и, когда клонился к закату короткий зимний день, подолгу сидела у окна, глядя на лес, пока не ложилась тьма.
В лесу, как я уже говорила, жили люди. Иногда они выходили из чащи на Весеннюю ярмарку — жадные, дикие опасные люди. Одни были уродами и калеками, жалкими карликами и горбунами, у других были огромные зубы и пустые глаза идиотов, у третьих — пальцы с перепонками, как у лягушки, или руки, как клешни у рака. Каждый год они выползали из леса на Весеннюю ярмарку, которую устраивали, когда сойдет снег.
В юности я работала на ярмарке, и лесной люд уже тогда меня пугал. Я предсказывала людям судьбу, высматривала ее в стоячей воде, а после, когда стала старше, в круге полированного стекла, обратная сторона которого была посеребренной — его мне подарил один купец, чью потерявшуюся лошадь я углядела в луже разлитых чернил.
И торговцы на ярмарке тоже боялись лесных людей: гвоздями прибивали свои товары к голым доскам козел — огромными железными гвоздями прибивали к дереву пряники и кожаные ремни. Если их не прибить, говорили они, лесные люди схватят их и убегут, жуя на бегу украденные пряники, размахивая над головой ворованными ремнями.
Но у лесного люда были деньги: монетка тут, монетка там, иногда испачканные зеленью или землей, и лица на монетах были незнакомы даже самым старым среди нас. Еще у них были вещи на обмен, и потому ярмарка процветала, служа изгоям и карликам, служа разбойникам (если они были осмотрительны), которые охотились на редких путников из лежащих за лесом стран, на цыган или на оленей. (В глазах закона это было разбоем. Олени принадлежали королеве.)
Медленно текли годы, и мой народ утверждал, что я правлю им мудро. Сердце все так же висело у меня над кроватью и слабо пульсировало по ночам. Если кто-то и горевал по ребенку, свидетельств того я не видела: тогда она еще наводила страх и люди считали себя счастливыми, что избавились от нее.
Одна Весенняя ярмарка следовала за другой: всего пять, и каждая следующая была унылее, беднее, скуднее предыдущей. Все меньше лесных людей приходили покупать наши товары. А те, кто приходил, казались подавленными и беспокойными. Торговцы перестали прибивать к козлам свой товар. На пятый год из лесу вышла лишь горсть людей — дюжина сбившихся от страха в кучку волосатых карликов. И никого больше.
Когда торги закончились, ко мне пришли распорядитель ярмарки и его паж. Первого я немного знала до того, как стала королевой.
— Я пришел к тебе не как к моей королеве, — сказал он. Я молчала. И слушала.
— Я пришел к тебе потому, что ты мудра, — продолжал он. — Ребенком, лишь посмотрев в лужу чернил, ты нашла потерявшегося жеребенка; девушкой, лишь посмотрев в свое зеркало, ты нашла потерявшегося младенца, который далеко ушел от своей матери. Тебе ведомы тайны, и ты можешь сыскать сокрытое. Что пожирает лесной люд, моя королева? — спросил он. — В будущем году Весенней ярмарки не будет вовсе. Путники из других королевств стали редки, лесные люди почти исчезли. Еще один такой год, и мы все умрем с голоду.
Я приказала служанке принести мне зеркало. Это была немудреная вещица, посеребренный сзади стеклянный диск, который я хранила завернутым в шкуру олененка в сундуке у себя в покое.
Мне его принесли, и я в него заглянула.
Ей было двенадцать — уже не малое дитя. Кожа у нее была все еще бледная, глаза и волосы — угольно-черные, губы — кроваво-красные. На ней была одежда, в которой она в последний раз покинула дворец, — рубаха и юбка, но теперь они были ей малы и многократно заштопаны. Поверх них она носила кожаный плащ, а вместо башмаков на крохотных ножках — два кожаных мешка, подвязанных шнурками. Она стояла в лесу за деревом.
Перед моим мысленным взором она начала красться и перебегать на четвереньках от дерева к дереву, будто зверь: летучая мышь или волк. Она за кем-то следила.
Это был монах. Одет он был в рогожу, его ноги были босы, а ступни покрыты шрамами, волосы на лице и на месте тонзуры давно уже отросли.
Она следила за ним из-за деревьев. Наконец он остановился на ночлег и стал разводить костер: сложил ветки, а на растопку разломал гнездо малиновки. В мешочке на поясе у него был кремень, и он постучал им по кресалу, пока искра не перекинулась на сухие прутики и не заплясало пламя. В гнезде, которое он нашел, было два яйца, их он съел сырыми. Скудный, наверное, ужин, для такого дюжего мужчины.
И пока он грелся у костра, она вышла из укрытия. Приникнув к земле по ту сторону пламени, она глядела на него в упор. Он улыбнулся, будто давно не видел другой живой души, и поманил ее к себе.
Встав, она обошла костер, но остановилась выжидающе на расстоянии вытянутой руки. Он порылся в складках рясы и нашел монету — маленькое медное пенни, которое бросил ей. Поймав пенни, она кивнула и подошла к нему ближе. Он потянул за служившую ему поясом веревку, и его сутана распахнулась. Тело у него было волосатое, как у зверя. Она толкнула его на мох. Одна рука, точно паук, поползла по волосам, пока не сжалась на его стволе, другая выводила круги вокруг левого соска. Закрыв глаза, он запустил огромную лапу ей под юбку. Она же приникла губами к соску, который теребила, — ее кожа казалась такой белой на фоне его мохнатого, бурого тела.
Она глубоко вонзила зубы ему в грудь. Его глаза распахнулись, потом закрылись снова, а она стала пить. Она оседлала его, но питаться не перестала. И пока она кормилась, между ее ног начала сочиться и стекать прозрачная черноватая жидкость.
— Ты знаешь, что не пускает путников в наш город? Что случилось с лесным людом? — спросил распорядитель ярмарки.
А я прикрыла зеркало оленьей кожей и сказала ему, что сама позабочусь о том, чтобы лес снова стал для всех безопасен.
Она наводила на меня страх, но что мне оставалось? Я была королева.
Неразумная женщина пошла бы в лес и попыталась поймать тварь, но я уже была неразумна раз и не желала повторять свою ошибку. Я сидела над старыми книгами. Я говорила с цыганскими женщинами (цыгане приходили в наши земли, преодолевая горы на юге, лишь бы не пересекать лес к северу и западу).
Я подготовилась и собрала то, что мне потребуется, и когда выпал первый снег, была готова.
Нагая, я поднялась в одиночестве на самую высокую башню дворца, на площадку, открытую небу. Мое тело холодили ветра, мурашки поползли по моим рукам, грудям и бедрам. Я принесла с собой серебряный таз и корзинку, в которую загодя сложила серебряный нож, серебряную булавку, щипцы, серый плащ и три зеленых яблока.
Опустив принесенное на каменный пол, я стала нагая, смиренная пред ночным небом и ветром. Увидь меня кто-нибудь там, я велела бы выколоть ему глаза. Но подсматривать за мной было некому. По небу неслись облака, то скрывая, то вновь являя убывающую луну.
Взяв серебряный нож, я порезала себе левую руку — раз, другой, третий. Три раза. В таз закапала кровь, алая жидкость, но в свете луны — черная.
К ней я добавила порошок из сосуда, что висел у меня на груди. Это была бурая пыль, приготовленная из высушенных трав, кожи особой жабы и многого другого. Она загустила кровь, но не дала ей свернуться.
Одно за другим я взяла три яблока и серебряной булавкой проколола на них кожуру. Потом опустила яблоки в серебряный таз и оставила их там, а первые в этом году крохотные снежинки медленно ложились на мое тело, на яблоки и на кровь.
Когда заря окрасила небо, я укуталась в серый плащ, одно за другими серебряными щипцами достала из серебряного таза красные яблоки, стараясь их не касаться, и положила в корзинку. На дне серебряного таза не осталось ни моей крови, ни бурой пыли, только зеленовато-черный осадок, похожий на ярь-медянку.
Таз я закопала в землю. Потом навела на яблоки чары (как когда-то, много лет назад, у моста наложила чары красоты на себя саму), чтобы они стали самыми чудесными яблоками на всем белом свете, и алые сполохи на их кожуре приобрели теплый цвет свежей крови.
Надвинув на лицо капюшон, я взяла с собой цветные ленты и украшения для волос, которыми прикрыла яблоки в камышовой корзинке, и одна пошла в лес, пока не пришла к ее жилищу: высокому утесу из песчаника, испещренному глубокими норами, которые уводили в темные недра.
Вокруг утеса росли деревья и высились валуны, и я незаметно переходила от дерева к дереву, от валуна к валуну, не потревожив ни веточки, ни упавшего листа. Наконец я отыскала себе укрытие и стала ждать — и наблюдать.
Несколько часов спустя из одной норы выбрался выводок карликов — уродливых и искривленных волосатых человечков, прежних обитателей этой земли. Теперь их редко встретишь.
Они скрылись в лесу и меня не заметили, хотя один остановился помочиться на валун, за которым я укрывалась.
Я ждала. Никто больше не появился.
Подойдя к норе, я позвала надтреснутым старушечьим голосом. Шрам на моей руке запульсировал, когда она вышла ко мне из темноты, одна и нагая. Ей, моей падчерице, было тринадцать лет, и ничто не портило совершенной белизны ее кожи, кроме багрового шрама под левой грудью, где давным-давно у нее вырезали сердце. Внутренняя часть ее бедер была испачкана влажной черной грязью.
Она всматривалась в меня, скрытую под плащом. И взгляд у нее был голодный.
— Ленты, пригожая девица, — прокаркала я. — Красивые ленты для ваших волос…
Улыбнувшись, она поманила меня к себе. Рывок — это шрам на моей руке потянул меня к ней. Я сделала то, что намеревалась, но много охотнее, чем хотела: я уронила корзинку и завопила, как трусливая старая торговка, которой прикидывалась, и побежала прочь.
Мой серый плащ был цвета леса, и ноги несли меня быстро, она не догнала меня.
Я же вернулась во дворец.
Дальнейшего я не видела. Но давайте представим себе, как разочарованная и голодная девушка возвращается в свою нору и находит на земле брошенную корзинку.
Что она сделала?
Мне хочется думать, что сперва она поиграла с лентами, вплела их в волосы цвета воронова крыла, обернула вокруг бледной шейки или тоненькой талии.
А потом из любопытства отодвинула тряпицу посмотреть, что еще есть в корзинке, и увидела красные-красные яблоки.
Разумеется, они благоухали свежими яблоками, но еще от них пахло кровью. А она была голодна. Представляю себе, как она берет яблоко, прижимает его к щеке, кожей ощущая его холодную гладкость.
И она открыла рот и глубоко вонзила в него зубы…


К тому времени, когда я достигла моего покоя, сердце, подвешенное на нити с потолочной балки — рядом с яблоками, окороками и вялеными сосисками, — перестало биться. Оно просто тихонько висело, недвижимое и безжизненное, и я снова почувствовала себя в безопасности.
Зимние снега легли высокими и глубокими и стаяли поздно. К наступлению весны мы все были голодны.
В тот год Весенняя ярмарка несколько ожила. Лесной люд был немногочислен, но пришел, а еще прибыли путники из земель за лесом.
Я видела, как волосатые человечки из пещеры в утесе торговались за куски стекла, обломки кристаллов и кварца. За стекло они заплатили серебряными монетами — добычей, принесенной с ночной охоты моей падчерицей, в этом у меня не было сомнений. Когда прошел слух, что именно они покупают, горожане побежали по домам и вернулись со своими амулетами из кристаллов, а несколько человек принесли даже оконные стекла.
Я было подумала, не приказать ли убить волосатых человечков, но не сделала этого. Пока с балки в моем покое сердце свисало недвижимое и холодное, мне ничто не грозило и лесному люду тоже, а значит — и жителям города.
Наступило мое двадцать пятое лето, моя падчерица съела отравленные плоды две зимы назад, когда в мой дворец пришел принц. Он был высоким, очень высоким, с холодными зелеными глазами и смуглой кожей тех, кто живет за горами. Он приехал со свитой, достаточно большой, чтобы его защитить, достаточно маленькой, чтобы другой правитель — я, например, — не счел ее возможной себе угрозой.
Я была практична: я подумала про союз между нашими землями, подумала про королевство, тянущееся от леса до самого моря на юге, подумала про моего златовласого возлюбленного, который уже восемь лет покоился в земле, и ночью пошла в покой принца. Я не невинная девица, хотя мой покойный супруг, который когда-то был моим королем, поистине был первым моим возлюбленным, что бы потом ни говорили.
Поначалу принц как будто возбудился. Он попросил меня снять рубашку и встать перед распахнутым окном подальше от очага, пока кожа у меня не стала холодной как камень. Потом он попросил меня лечь навзничь, сложить на груди руки и широко открыть глаза — но смотреть только в потолок. Он велел мне не двигаться и почти не дышать. Он молил меня не говорить ничего. Он раздвинул мне ноги.
И тогда он вошел в меня.
Когда же он начал двигаться во мне, я почувствовала, как поднимаются мои бедра, почувствовала, как сама двигаюсь ему под стать, вздох за вздохом, толчок за толчком. Я застонала — просто не могла сдержаться.
Его ствол выскользнул из меня. Протянув руку, я коснулась его — крохотной, скользкой козявки.
— Прошу, — шепотом взмолился он, — ты не должна ни двигаться, ни говорить. Просто лежи на камнях, такая холодная, такая прекрасная.
Я постаралась, но он утратил силу, которая придавала ему мужества, и довольно скоро я ушла из покоя принца, а в ушах у меня еще звучали его проклятия и слезы.
На следующий день рано утром он — уехал, забрав всех своих людей, — они поскакали в лес.
Представляю себе его чресла, пока он ехал, неудовлетворенность, камнем залегшую в основании его ствола. Воображаю себе его плотно сжатые губы. Потом представляю себе, как небольшой отряд едет по лесу и выезжает наконец к стеклянной гробнице моей падчерицы. Такая бледная. Такая холодная. Обнаженная под стеклом. Почти ребенок. Недвижима, мертва.
В моем воображении я почти чувствую, как внезапно отвердевает его ствол, вижу, как им овладевает похоть, слышу молитвы, которые он бормочет вполголоса, благодаря небеса за свою удачу. Я представляю себе, как он торгуется с волосатыми человечками, предлагает им золото и пряности в обмен на прекрасный труп под стеклянным саркофагом.
С готовностью ли они взяли золото? Или поглядели на его конную свиту, на острые мечи и копья и поняли, что иного выхода у них нет?
Не знаю. Меня там не было. В зеркало я не смотрела. Могу только воображать…
Руки, снимающие куски стекла и кварца с ее хладного тела. Руки, нежно гладящие ее хладную щеку, сдвигающие ее хладную руку, ликующие, что труп еще свеж и податлив.
Взял ли он ее прямо там, у всех на виду? Или велел перенести в укромное место прежде, чем войти в нее?
Мне неведомо.
Вытряхнул ли он яблоко у нее из глотки? Или, пока он вонзался в ее хладное тело, ее глаза медленно открылись? Раздвинулись ли ее губы, эти красные хладные губы, обнажились ли острые желтые зубы у смуглой шеи, когда кровь, которая есть жизнь, потекла ей в горло, смывая кусок яблока, смывая мой яд?
Мне остается только гадать. Наверняка я не знаю.
Вот что я знаю. — Ночью я проснулась от того, что ее сердце запульсировало и забилось опять. Сверху мне на лицо закапала соленая кровь. Я села. Рука у меня горела и гудела, будто по основанию большого пальца я ударила камнем.
В мою дверь барабанили. Я испугалась, но ведь я королева и не выкажу страха. Я распахнула дверь.
Первыми в мой покой вошли его воины и окружили меня, наставив на меня свои острые мечи и длинные копья.
Потом вошел он. И он плюнул мне в лицо.
Наконец в мой покой вошла она, как сделала это, когда я только стала королевой, а она была шестилетним ребенком. Она не изменилась. Ни в чем не изменилась.
Она дернула за нить, на которой было подвешено ее сердце. Она сорвала одну за другой ягоды рябины, сорвала головку чеснока, за столько лет совсем уже высохшую, потом взяла свое собственное, свое бьющееся сердце — маленькое, не больше чем у молочного козленка или медвежонка, а оно полнилось кровью, выплескивавшейся ей на руку.
Ногти у нее, наверное, были острые, как стекло: ими она разрезала себе плоть, проведя по пурпурному шраму. Ее грудь внезапно раззявилась — пустая и бескровная. Она лизнула разок свое сердце — а кровь все бежала у нее по рукам — и задвинула его глубоко под ребра.
Я видела, как она это делает. Я видела, как она снова закрыла и сдвинула плоть и кожу. Я видела, как пурпурный шрам начал бледнеть.
Ее принц поглядел на нее было беспокойно, но все же обнял за плечи, и они встали бок о бок и ждали. Но вместе с сердцем в нее не вошло тепло, и на губах у нее остался налет смерти, и потому его похоть ничуть не уменьшилась.
Они сказали мне, что поженятся, и два королевства действительно объединятся. Они сказали, что в день свадьбы я буду с ними.
Тут становится жарко.
Они оговорили меня перед моим народом, приправляя толикой правды похлебку, сваренную изо лжи.
Меня связали и держали в крохотной каменной каморке под дворцом, в подземельях я пробыла всю осень. Сегодня за мной пришли. Сорвали с меня лохмотья и смыли грязь, потом побрили мне голову и пах и натерли мою кожу гусиным жиром.
Снег падал, пока меня несли — по мужчине на руку, по мужчине на ногу — всем напоказ, распятую и холодную через зимнюю толпу и затолкали в эту печь для обжига.
Моя падчерица стояла рядом со своим принцем. Она смотрела на меня, на мое унижение, но молчала.
Когда, глумясь, меня заталкивали в печь, я увидела, как одна снежинка легла ей на белую щеку и так и осталась на ней, не тая.
Они закрыли за мной дверцу печи. Тут становится все жарче, а там они поют, веселятся и стучат в железные стенки.
Она не смеялась, не глумилась, не говорила. Она не издевалась и не отвернула лица. Но она смотрела на меня, и на мгновение я увидела свое отражение в ее глазах.
Я не буду кричать. Этого удовольствия я им не доставлю. Тело мое они получат, но моя душа и моя история принадлежат только мне, со мной и умрут.
Гусиный жир начинает плавиться и блестеть. Я не издам ни звука. Больше я думать об этом не буду.
А стану думать про снежинку на ее щеке.
Думать про волосы, черные, как уголь, про губы, красные, как кровь, про кожу, белую как снег.

Перечитал рассказ Нила Геймана - выпал в осадок. Ассоциации с OUaT не дают покоя. Может, напишу фик, вдохновляясь этим, только с дарк!Чамингом. Рекомендую почитать всем, кого интересует AU версия сказки про Белоснежку. Алсо, чтобы прочесть, нажмите на название "Снег, зеркало, яблоки".

запись создана: 22.02.2014 в 22:06

@темы: Нил Гейман, вдохновение, Once Upon a Time